Глава 12
Беглый муженек, или тяжелое бремя отцовства
В немецком фольклоре есть залихватская песня, в которой женщина-тролль пытается уговорить мужчину (гомо сапиенса) взять ее в жены. Острый на язык гомо сапиенс глумится над дамой, а затем оставляет ее на руинах матримониальных планов.
Нечто похожее снилось в первую брачную ночь прапорщику Дубовых. Правда, концовочка была не такая веселенькая, как в песне. Когда титаническая троллиха нависла над Палванычем, словно угроза ядерной войны, он проснулся, хватаясь за мокрую от пота плешку.
Рядом сопела бескрайняя, как озеро Байкал, Трина.
Прапорщик опухшим ужом выскользнул из-под лоскутного одеяла, сгреб шмотки и вышел на двор. Одевшись прямо на крыльце, сел на ступеньки и пригорюнился.
Все системы оповещения сигнализировали Палванычу: «Надо мотать». Жадность корректировала задачу: «Надо мотать с накопленным добром». Инстинкт самосохранения вопил: «Мотай налегке, а то запалишься!!!»
— Что же делать, что же делать? — исступленно шептал хмельной от браги прапорщик. — Даже мешки с барахлом не хапнешь: горшки загремят, собаки залают… Черт знает, что творится!..
— Так точно, товарищ прапорщик, знаю! — запищал возникший перед крыльцом черт.
— Тихо ты! — страшным шепотом сказал Палваныч.
— А я сделал так, товарищ прапорщик, что, кроме вас, меня никто не слышит, — доложил бес.
Мужик зажмурился, будто от боли: «Кроме меня никто не слышит!!! Все, вот тебе, Паша, доказательство: это глюк белогорячечный, персональный…»
— Какие будут дальнейшие приказания?
— За что же мне оно вот, а? — проговорил Палваныч, хватаясь за пьяную голову. — Кабы уснули бы они тут все, как убитые, запряг бы я своих лошадок, гнедка бы прихватил, и прочь, прочь отсюда!..
— Будет сделано, товарищ прапорщик!
Аршкопф растворился в темноте, оставляя качающегося в немой истерике Мастера. А Мастер погрузился в депрессию, хотя всегда считал, что депрессия — болезнь слюнтяев, никогда не служивших в армии.
Через полчасика черт снова появился:
— Задание выполнено, можно запрягать!
К этому моменту Павел Иванович Дубовых превратился в сомнамбулу. Он встал, пошел в конюшню, забрал лошадей и жеребчика, а с ними единственную местную корову, снарядил телегу, прихватил факел и медленно поехал.
Черт следовал за ним на почтительном расстоянии, не желая тревожить покой хозяина и зная отношение копытных к нечистой силе.
В неясном предрассветном тумане, облизавшем влажным языком скорбное прапорщицкое лицо, Палваныч наконец очнулся. Обрадовался вожжам в руках, горшкам под задним местом, лошадям, телеге, дороге, туману. Стал оживать, гоня от себя мутные воспоминания о странной брачной ночи.