Господи, ребенок! Рука Мериэль потянулась к животу. Память услужливо подсказала сцену на поляне, когда она очнулась в весьма недвусмысленной позе и мужчина лежал на ней. Казалось, она даже помнит вкус губ Уорфилда и ощущение его внутри себя. Впрочем, возможно, Мериэль сама способствовала своему падению. Мысль об этом вызвала такое отвращение, что ее чуть не стошнило.
Сара обняла несчастную.
– Прости, дитя, у тебя и так есть над чем подумать, а я подлила масла в огонь. Тебе следует поехать к брату и пожить у него, пока не решишь, что делать дальше. Может, вспомнишь о счастливом времени, и это поможет по-другому взглянуть на вещи. Твой муж – красивый мужчина. К тому же, как говорят, он милосерден и добр, способен понять и простить, – женщина усмехнулась. – Уорфилд не позволил нам остаться в Шрусбери – он набожный человек, добрый христианин.
– Он не мой муж! – Мериэль прижалась к Саре и сидела так до тех пор, пока не прекратилось головокружение. Выпрямившись, девушка задумалась над последней фразой собеседницы.
– Что вы хотите сказать – Уорфилд не позволил вам остаться в Шрусбери?
– Да, ведь ты ничего не помнишь. Мы евреи, леди Мериэль. И простите мне мою вольность, что я говорила вам «ты». Мы хотели уехать из Лондона и поселиться в другом месте, – вкратце женщина поведала о коварном замысле Ги Бургоня и как они узнали правду.
Де Вер с любопытством рассматривала Сару.
– Теперь я вижу, что не только моя жизнь сложна и запутанна.
Собеседница удивленно подняла брови.
– Вам не следует так смотреть на нас. Евреи не намного отличаются от христиан. Может быть, мы едим другую пищу, но у нас нет рогов.
Девушка вспыхнула.
– Простите, я вовсе не хотела казаться грубой. Просто мне не доводилось встречаться с иудеями, и я не знаю, как себя вести, – помолчав, она добавила: – Вы очень добры ко мне. Если я могу что-нибудь сделать для вас…
– Просто протяните руку помощи другой душе, находящейся в беде, – ответила женщина. – Очень поздно, нам обеим пора ложиться. Думаю, мой муж тоже хочет спать.
Мериэль начала извиняться, что задержала своей болтовней гостеприимных хозяев, но Сара не стала слушать и, пожелав спокойной ночи, укрыла Мериэль одеялом. Едва коснувшись подушки, девушка мгновенно уснула и не слышала, как, кряхтя и что-то бормоча, в фургон взбирался Левески.
Путники поднялись на рассвете, наспех позавтракав хлебом с сыром, как это делали все добрые христиане в Эвонли. Все домочадцы Левески были евреями – слуги, родные, и это как-то не вязалось со слухами, будто бедных евреев не бывает и все они богатые ростовщики. Домочадцы держались как одна большая семья, во главе которой стоял Бенжамин. Мериэль это напоминало родной замок с хозяином и хозяйкой. По крайней мере, в поведении и манерах супругов было много общего.