И тут что-то случилось, сама не знаю что. Я никого не обнимала с младенчества. Может быть, я отвыкла от таких прикосновений. Я просто хотела его утешить, но, услышав запах пота, ощутив у щеки жесткость бородки, я перепугалась. Меня окатило жаром, сердце чуть не выскочило. «Отползи ты, дура», — говорило что-то во мне, а еще что-то, другое, почти неуловимое, велело сильнее прижаться к нему.
Я резко отшатнулась, приладила между нами доску, схватила тяжелый, твердый багор, встала и сунула его в воду. Говорить я не решалась, тем более — смотреть. Что он обо мне думает? Я знала, что такие чувства и помыслы — смертный грех. Но сейчас меня больше трогало не мнение Бога, а мнение Капитана. А вдруг он надо мной смеется? А вдруг он кому-нибудь скажет? Крику… или, не дай Господи, Каролине?
Я решилась взглянуть на его руки. Он нервно барабанил пальцами по колену. Никогда не замечала я, какие эти пальцы длинные. А ногти — широкие, снизу — кружочком, подстриженные и чистые. В жизни не видела у мужчины таких аккуратных ногтей. Прямо с рекламы, где какой-нибудь дядька надевает на дамскую, мягкую от крема ручку бриллиантовое кольцо. Почему я не замечала, что у него красивые руки? Мне хотелось взять одну своими, обеими, и поцеловать кончики пальцев. О, Господи, я с ума схожу! Теперь я его не касалась, только смотрела, а с какими-то тайными местами тела творилось то же самое.
Орудуя багром, я старалась думать только о том, как быстрей добраться до дома, но то и дело застревала в обломках. Конечно, Капитан понимал, как я волнуюсь. Я ждала, что он что-нибудь скажет. Он ничего не говорил.
— Да, — наконец выговорил он, и сердце у меня подпрыгнуло. — Да.
Он коротко и тяжко вздохнул.
— Так-то вот.
«Как?» — вопило у меня внутри. Я подвела лодку к черному ходу, выскочила, привязала ее к столбу. И, не оглядываясь, кинулась в дом, в святилище своей спальни.
— Что с тобой, Лис?
Какое там святилище! Негде мне укрыться. Казалось бы, юркнула в постель, сунула голову под подушку, а нет, пристает.
— Господи, Лис! Что с тобой творится?
Ответить я не пожелала, и, закончив одеванье, она пошла вниз. Оттуда слышались голоса, не слишком ясно сквозь подушку. Я ждала, когда кто-нибудь засмеется, но потом, постепенно, поняла, что он в жизни не скажет ни маме, ни бабушке о том, что случилось в лодке. Крику с Каролиной — может быть, а другим — нет.
Хорошо, не скажет, но мне как с ним быть? При одной мысли об его запахе, коже, руках, меня обливало жаром. «Он старше бабушки», — повторяла я. «Когда она была маленькой, он был почти взрослый». Ей шестьдесят три, на вид — вся сотня, но вообще-то шестьдесят три. Это я знала; папу она родила в шестнадцать. Капитану лет семьдесят, не меньше. Мне, Господи прости, четырнадцать. Семьдесят минус четырнадцать — пятьдесят шесть. Пять-де-сят шесть! Но тут я вспоминала, какие у него ногти, и вспыхивала, как сосновая смола.