Сидевший рядом Николай что-то ел, уставившись светлыми глазами в палубу.
А Гурька почувствовал себя плохо. И почему этот Лизунов все время ест?
Гурька стукнул его по руке, вышиб кусок хлеба.
– Брось, Лизун. Не нажрешься никак.
Николай обиделся.
– А тебе чего надо? Не твое ем.
Гурька отошел к корме. На гребнях волн курчавилась пена, катер подбрасывало так, что Гурьке иногда казалось, словно он отделяется от палубы и она уходит из-под его ног. Волны ударяли о борт катера, и брызги летели на палубу. Иная волна, словно не рассчитав прыжка, падала перед самым бортом, рассыпалась косматой гривой и, нарастая снова, скользила вдоль судна с клекотом и урчаньем.
Ребята перебрались на высокую, носовую часть катера.
Из рубки вышел боцман, спросил:
– Что, товарищи, болтает немного?
Ему никто не ответил.
– Ничего, – сказал боцман. – Небольшой
свежий ветерок и только. Не больше четырех баллов. Скоро будем на месте.
Гурька стоял на узкой металлической лесенке и держался за поручни.
Волны одна за другой перекатывались через корму, и вода попадала через люк в трюм.
Боцман заметил это и закрыл крышку люка. По палубе он ходил спокойно, словно по твердой земле, и Гурька подумал, что ему придется долго привыкать, чтобы чувствовать себя в море так же уверенно, как чувствовал и вел себя боцман.
У Гурьки нарастал противный приступ тошноты. Он открыл рот и жадно хватал им прохладный сырой воздух.
Михайлов тоже вышел из рубки. Он стал на самом носу катера и делал какие-то распоряжения мотористу. Несмотря на ветер, густой туман плотной пеленой обступил катер, и в десятке метров от него уже ничего не было видно.
Гурьке совсем стало плохо. Он так и не смог справиться с приступом тошноты и повис над бортом.
Боцман стоял рядом и держал его за бока, чтобы не свалился в воду.
– Ничего, ничего, Захаров. Моряк из тебя все-таки получится. Соображаешь? Ну, а если соображаешь, то все остальное пустяки. Редкий человек перенесет первую качку спокойно. Потом пройдет. Привыкнешь. Один-два похода, и все как рукой снимет. Вот твой друг, Лизунов, жует. У некоторых так и проходит. Ты травишь, а его голод одолевает.
Гурька посмотрел на Николая. Тот стоял, прислонившись к рубке, и ел воблу.
Показались Соловки. Сначала это были отдельные скалистые острова без каких-либо признаков жизни. Потом появился маяк на лесистой, похожей на шишку горе.
– Гора Секирная,– сказал боцман.
Гора постепенно вырастала из воды, все выше поднимая темную башню маяка.
Уже вечерело. Ветер у острова стих, и качка прекратилась.
В сумерках вырисовывался пологий берег с высокими стенами старой крепости, островерхими башнями по углам ее и в середине, с куполами, монастырских соборов, небольшими домиками поселка.