– Да, – говорил он, становясь на коврик перед камином, – рано или поздно война должна была начаться, и если мы уничтожим их флот, то дело будет кончено.
Он поднялся на цыпочки, потом опустился на пятки и нежно посмотрел сквозь очки на акварель своей сестры, изображавшую букет фиалок. Акварель висела над буфетом, служившим ему и кладовой, и чайным ларцом, и погребом.
– Да, – повторил он.
Я кашлянул, пытаясь придумать предлог, чтобы уйти.
Он предложил мне закурить – скверный старинный обычай! – и, когда я отказался, заговорил доверительным тоном об «этой ужасной стачке».
– Тут и война не поможет, – сказал он и на минуту стал очень серьезен.
Потом он заговорил о том, что углекопы, очевидно, нисколько не думают о своих женах и детях, раз они начали стачку только ради своего союза. Я стал возражать, и это немного отвлекло меня от решения поскорее уйти.
– Я не совсем согласен с вами, – сказал я, прочистив горло. – Если бы теперь рабочие не начали бастовать ради своего союза и допустили, чтобы он был разгромлен, то что будут они делать, когда хозяева вновь начнут снижать заработную плату?
На это он возразил, что не могут же рабочие рассчитывать на высокую заработную плату, если хозяева продают уголь по низкой цене.
– Не в этом дело, – возразил я, – хозяева несправедливы к ним, и рабочие вынуждены защищаться.
– Не знаю, – возразил мистер Геббитас, – я живу здесь, в Четырех Городах, довольно долго и, должен сказать, не думаю, что тяжесть несправедливостей, которые совершают хозяева, так уж велика…
– Вся тяжесть их ложится на рабочих, – согласился я, делая вид, что не понимаю его.
Мы продолжали спорить, а я в душе проклинал и спор и себя за неумение отделаться от собеседника и не мог скрыть своего раздражения. Три красных пятна выступили на щеках и на носу мистера Геббитаса, хотя он говорил по-прежнему спокойно.
– Понимаете, – сказал я, – я социалист. Я думаю, что мир существует не для того, чтобы ничтожное меньшинство плясало на головах у всех остальных.
– Дорогой мой, – сказал его преподобие мистер Геббитас, – я тоже социалист. Кто же теперь не социалист? Но это не внушает мне классовой ненависти.
– Вы не чувствовали на себе тяжести этой проклятой системы, а я чувствовал.
– Ах, – вздохнул он, и тут, как по сигналу, послышался стук в нашу парадную дверь, и, пока он прислушивался, мать впустила кого-то и робко постучалась к нам.
«Вот и случай», – подумал я и решительно поднялся со стула.
– Нет, нет, нет, – запротестовал мистер Геббитас, – это за деньгами для дамского благотворительного общества.