— Похоже, вся наша цивилизация сошла с ума, — сказала она.
— Да, и похоже, мы сами ее до этого довели. Боре, Лионель и Гавейн ранены, и все вокруг жаждут крови. Мне приходится совершать с моими рыцарями вылазки и носиться по полю, делая вид, что я наношу удары, и в конце концов на меня либо выталкивают Артура, либо налетает Гавейн, и тогда приходится прикрываться щитом и обороняться, ведь разить их в ответ мне невозможно. А мои люди видят это и говорят, что, не утруждая себя, я лишь затягиваю войну, отчего они терпят урон.
— То, что они говорят, — правда.
— Разумеется, правда. Но если не это, остается только убить и Артура, и Гавейна, а как я могу это сделать? Если б Артур позволил тебе вернуться и сам отошел бы отсюда, все было бы лучше, чем теперь.
Лет двадцать назад Гвиневера вспылила бы, услышав столь бестактное предположение. Ныне же, в их осеннюю пору, она лишь улыбнулась.
— Дженни, то, что я говорю, ужасно, но это правда.
— Конечно, правда.
— И выходит, что мы обращаемся с тобой, будто с марионеткой.
— Все мы марионетки.
Он прислонил голову к холодному камню амбразуры и стоял так, пока она не взяла его за руку.
— Не думай об этом. Просто оставайся в замке и будь терпелив. Может быть, Бог о нас позаботится.
— Ты уже говорила это однажды.
— Да, за неделю до того, как они нас поймали.
— А не захочет Бог, — с горечью сказал он, — так останется уповать на Папу.
— На Папу!
Он поднял взгляд.
— Что это ты?
— Послушай, Ланс, то, что ты сказал… А ну как Папа вынужден будет прислать обеим сторонам буллы, угрожая нам отлучением, если мы не придем к соглашению? Что если мы попросим о папском решении? Борсу и прочим придется его принять. И тогда, конечно…
Он не отрывал от нее глаз, пока она подыскивала слова.
— Он может назначить епископа Рочестерского, чтобы он выработал условия мира…
— Да, но какие условия?
Однако идея уже захватила Гвиневеру и воодушевила ее.
— Ланс, какими бы они ни были, нам с тобой их придется принять. Пусть даже низкие… пусть даже позорные для нас, для народа они будут означать мир. И у наших рыцарей не найдется извинений для продолжения раздора, потому что они обязаны будут подчиниться Церкви.
Ланселот не мог найти нужных слов.
— Ну и?..
Она обратила к нему лицо, исполненное покоя и облегчения, — деятельное, лишенное всего показного, лицо, какое видишь у женщины, когда она нянчит ребенка или занимается чем-то еще, требующим умения и сноровки. Он не знал, что можно возразить такому лицу.
— Мы можем завтра же отправить гонца.
— Дженни!
Ему казалась невыносимой мысль о том, что она, уже далеко не девочка, позволяет им передавать себя из рук в руки, мысль о том, что он должен ее потерять, как и о том, что терять ее он не должен. От всего, что наполняет людские жизни, от их любви, от всех его прежних верований, у него не осталось ничего, кроме позора. Она поняла и это и в этом тоже ему помогла. С нежностью она поцеловала его Снаружи ежедневный хор затянул свое: