Майор Курашов поколдовал над картой и повел нас; на груди у него висел трофейный автомат.
Стараясь не шуметь и больше всех шумя, шагал Лепехин с винтовкой в руке и телефонным аппаратом под мышкой.
Немецкий маузер в деревянной полированной кобуре, о котором раньше я могла только мечтать, теперь был отдан мне и лупил меня по боку. Я старалась не отставать от Голышко. Он шел с наганом в руке и тащил несгораемый ящик. Никто не знал, как надо поступить с ним в таком положении, как наше. Сжечь его содержимое? Но если мы выберемся – нам не поздоровится. Какова мера опасности, чтобы так поступать, и кто измерит ее, если мы уцелеем?
Мы шли заболоченным лесом, по голенища утопая в мокрой траве.
Вошли в деревню Белевку с того края, где вчера еще работала немецкая прессовальная машина. В колхозном сарае и возле него громоздились плиты соломы, приготовленной к отправке в Германию.
Где-то там за нами, где мы уже прошли, замкнулось кольцо окружения. А пока они нас окружали, левый сосед наш, воспользовавшись заварушкой, потеснил немцев из Белевки и еще из нескольких деревень. Превратности позиционной войны.
Мы шли вдоль уцелевшего ряда изб. Не гавкнет собака. Не вскинется петух. Все вымерло.
Нам открыла женщина. Секунду постояла в полутемных сенях и поспешно вошла в дом.
– Теща! – осипше сказал Голышко, волоча за ней несгораемый ящик; половицы под его сапогами оседали и чавкали. – Что-то немецким духом воняет у тебя тут.
В избе на полу стояла коптилка, возле нее в углу что-то копошилось. А дрожащая тень от крохотного пламени коптилки вымахивала во всю черную бревенчатую стену.
На лавке у стены зашевелился хозяйский сынишка, спросонья настойчиво спросил:
– Это хто там, рус или фриц?
Голышко сорвал с окна тряпье. Серенький свет упал к нам сюда. Молча стягивали мы со спин вещмешки.
– Кончай молиться! – сказал Голышко хозяйке. – Воды нам требуется. Посвежее.
Хозяйка, сидевшая на корточках возле коптилки, обернулась к нам:
– Мне не отойти. Свинья опоросилась.
– С прибылью! – громко сказал майор Курашов, еще не остывший от азарта, от удачливости – ведь это он вывел нас из окружения, – шумно зачерпнул ковшиком в ведре, напился и подошел взглянуть на поросят.
Мы тоже напились, скрутили цигарки.
Я сидела на лавке, скулы у меня свело от напряжения и усталости. Я смотрела, как женщина гладит распластанную на боку свинью, подкладывает ей сосунков, успокаивает и гладит, гладит…
Лепехин тоже присел на корточки возле опоросившейся свиньи, покачивал сосредоточенно головой, сопел, чмокал, подсоблял хозяйке. Коптилка снизу светила в его рыхловатое, добродушное лицо…