Мы продолжали идти в сторону моста.
— Не думаю, что у нас есть время на выпивку, — заметил я.
— Не понимаю вас, ребята, — Васкес шагал впереди, все еще держа руку в кармане. — Только скажите словечко — и Рейвич перестанет быть проблемой и станет пятном на полу. Предложение все еще в силе, Мирабель.
— Я должен прикончить его лично, Васкес.
— Ага. Я об этом слышал. Нечто вроде вендетты. У тебя что-то такое с бабенкой Кагуэллы, так?
— Тактичность не входит в список твоих достоинств, Красный.
Я заметил, как Дитерлинг скривился. Мы сделали еще несколько шагов прежде, чем Васкес остановился и уставился на меня.
— Что ты сказал?
— Я слышал, что тебя называют за глаза Васкесом — Красной Рукой.
— А тебе-то до этого какого хрена?
— Не знаю, — передернул я плечами. — С другой стороны, какое дело тебе до того, что было между мной и Гиттой?
— Ладно, Мирабель, — он глубже обычного затянулся сигаретой. — Думаю, мы друг друга поняли. Мне не нравятся одни вопросы, тебе не нравятся другие. Быть может, ты даже трахался с ней, не знаю, парень, — он явно заметил, как я напрягся. — Но, повторяю, это не мое дело. И больше об этом не спрошу. Даже думать об этом не буду. Но окажи мне одну услугу, ладно? Не зови меня Красной Рукой. Я знаю, что Рейвич паршиво поступил с тобой в джунглях. Слышал, что ты там едва концы не отдал. Но усеки одно: ты здесь в меньшинстве. Мои люди следят за тобой постоянно. Это значит, что ты не захочешь огорчить меня. А если огорчишь, то я устрою тебе такое, мать твою, что залипуха от Рейвича покажется тебе сраным пикником на лужайке.
— Кажется, нам следует поймать этого джентльмена на слове, — вмешался Дитерлинг. — Верно, Таннер?
— Скажем, мы оба задели друг другу чувствительное место, — сказал я, прервав наконец долгое напряженное молчание.
— Ага, — согласился Васкес. — Мне это нравится. Мы с Мирабелем парни горячие и должны уважать чувствительные места друг друга. Заметано. А теперь пойдем пропустим по паре коктейлей, а Рейвич пока сделает свой ход.
— Не хотелось бы слишком удаляться от моста.
— Не проблема.
Васкес пробивал нам путь с безмятежной легкостью, расталкивая вечерних гуляк. С нижнего этажа одного здания, собранного из грузовых отсеков, доносились звуки аккордеона — медленные и величественные, как реквием. Снаружи прохаживались парочки — в большинстве не аристократы, а местные жители, правда, одетые со всей доступной им роскошью. Молодые люди, раскованные, симпатичные, с улыбками на лицах, присматривали местечко, где можно было перекусить, поиграть на деньги либо послушать музыку. Скорее всего, война так или иначе коснулась каждого; быть может, многие из них потеряли друзей или любимых. Но Нуэва-Вальпараисо располагался достаточно далеко от фронтов, где гуляла смерть, так что война не занимала главенствующее место в мыслях этих людей. Трудно было не завидовать им; трудно не пожелать, чтобы и мы с Дитерлингом могли зайти в бар и напиться до беспамятства — так, чтобы забыть о заводном пистолете, забыть о Рейвиче и о причине, которая привела меня на мост.