Все молчали.
— Ты можешь еще подкормиться, — любезно сказал Хандке. — Ужин. Не имеет смысла расспрашивать про тебя начальника блока. Сразу же сделаю это в подходящем месте, ты, сатанинское отродье. — Он огляделся. — Внимание! — громко крикнул он.
Подошел Больте. Он как всегда спешил. Целых два часа он проиграл в карты и был в хорошем настроении. Он скучным взглядом окинул груду мертвецов и поскорее удалился. Хандке остался, послал дежурных за едой на кухню и потом неторопливо направился к проволочному заграждению, разделявшему женские бараки и Малый лагерь. Там он остановился и стал разглядывать противоположную сторону.
— Пошли в бараки, — сказал Бергер. — Один может остаться снаружи и продолжать за ним наблюдение.
— Я хочу, — вызвался Зульцбахер.
— Дай знать, когда он уйдет. Немедленно! Ветераны разошлись по баракам. Лучше было не попадаться Хандке на глаза.
— Что будем делать? — спросил озабоченно Бергер. — А если эта свинья действительно сказала всерьез?
— Может, снова забудет? Похоже, что он сегодня в бешенстве. Если бы у нас был шнапс, чтобы его накачать!
— Шнапс! — Лебенталь сплюнул. — Невозможно! Абсолютно невозможно!
— Может, он просто хотел пошутить, — проговорил Пятьсот девятый. Он не совсем в это верил; но такие вещи в лагере уже случались, и нередко. Эсэсовцы поднаторели в том, чтобы постоянно держать людей в страхе. В конце концов не один из них сам сводил с жизнью счеты: одни с разбегу повисали на колючей проволоке, у других отказывало сердце.
Приблизился Розен.
— У меня есть деньги, — сказал он шепотом Пятьсот девятому. — Бери. Вот, сорок марок. Отдай их ему. Насчет денег мы тут сами подсуетились.
Он сунул банкноты Пятьсот девятому в руку.
— От этого никакой пользы, — сказал Пятьсот девятый. — Он возьмет их и все равно будет делать то, что хочет.
— Тогда пообещай ему больше.
— Откуда нам взять еще?
— У Лебенталя есть, — сказал Бергер. — Разве не так, Лео?
— Да, у меня кое-что есть. Но если однажды мы пробудим в нем интерес к деньгам, он с каждым днем, будет требовать все больше, пока у нас ничего уже не останется. И скоро мы опять, как сейчас, будем на мели. И от денег останутся одни воспоминания.
Все молчали. Никто не усомнился в доводах Лебенталя. Все было сказано по-деловому. Вопрос был сформулирован ясно и просто: допустимо ли ставить под удар все коммерческие возможности Лебенталя только ради того, чтобы добиться для Пятьсот девятого нескольких дней отсрочки. Ветеранам досталось бы меньше пищи, возможно, именно настолько, чтобы извести кое-кого или даже всех. Каждый из них без колебания отдал бы все, лишь бы Пятьсот девятый был действительно спасен. Но нельзя было рисковать жизнью дюжины узников ради того, чтобы один из них прожил всего на два-три дня больше. Это был неписаный, жестокий лагерный закон, благодаря которому они до сих пор остались в живых. Они все его знали, но на этот раз еще не хотели его признавать. Они искали выход.