На какой-то миг шум стих. В неожиданно наступившую тишину, как в безвоздушное пространство, сдавившее все нервы, вдруг ворвались звуки рояля. Они звучали громко и прозрачно и были четко слышны короткое время. Вернер все же уловил, что это прозвучал хор узников из оперы «Фиделио». Это не могло быть радио, по радио не передавали музыку в момент воздушной тревоги. Скорее всего это был патефон, его забыли выключить или же кто-то при открытом окне играл на рояле.
Снова поднялся шум. Напрягая все свои силы, Вернер судорожно цеплялся за немногие услышанные им звуки. Сжав скулы, он пытался запечатлеть их в своей памяти. Он не желал думать о бомбах и смерти. Если ему удастся вспомнить мелодию, значит, удастся спастись. Он закрыл глаза и почувствовал в мозгу жесткие узелки напряжения. Он не мог позволить себе сейчас умереть. Тем более таким бессмысленным образом. Ему даже думать об этом не хотелось. Он должен был вспомнить мелодию тех узников, которые дожили до освобождения. Он сжал кулаки и попробовал мысленно услышать остальные звуки рояля; но они утонули в металлическом бушевании.
Первые взрывы потрясли город. Пронзительные звуки падающих бомб разорвали вой сирен. Земля задрожала. От стены медленно отвалился кусок выступа. Желая спастись, несколько заключенных бросились к груде развалин. К ним подбежали мастера.
— Встать! Встать!
Их голосов не было слышно. Они хватали и оттаскивали людей. Гольдштейн видел, как у одного узника, бросившегося на землю, раскололся череп и хлынула кровь. Стоявший рядом с ним схватился за живот и упал ничком. Это были не осколки от бомб. Это стреляли эсэсовцы. Выстрелов не было слышно.
— Бункер! — кричал Гольдштейн сквозь грохот Вернеру. — Там бункер! Они за нами не погонятся!
Они не сводили взгляда со входа. Казалось, что он расширился. Зиявшая в нем темнота означала для них холодное спасение. Это была черная пучина, противостоять которой было почти невозможно. Узники уставились, как загипнотизированные. Их ряды дрогнули. Вернер не поддержал Гольдштейна.
— Нет! — Он сам уперся взглядом в бункер и кричал сквозь шум. — Нет! Нет! Всех перестреляют! Нет! Ни с места!
Гольдштейн повернул к нему свое серое лицо. Глаза распластались на нем, как поблескивающие куски солнца. Рот от напряжения был перекошен.
— Не прятаться! — воскликнул он. — Бежать! Насквозь! Там проход!
Это потрясло Вернера, как удар в живот. Его вдруг затрясло. Дрожали не руки и не колени. Он задрожал всеми фибрами души. Вернер понимал, что бегство будет сопряжено с немалыми опасностями; однако сама мысль об этом представлялась ему достаточным искушением — сбежать, в каком-нибудь доме стащить одежду и, воспользовавшись возникшей неразберихой, скрыться.