Они возвращались. Они были на грани изнеможения. Им пришлось еще тащить на себе умерших и раненых товарищей. Тот, которого засыпало при налете, умер. На небе горела роскошная вечерняя заря. Весь воздух был пропитан ею, причем она отличалась такой редкой красотой, что казалось, будто время остановилось и хотя бы на один час нет места ни для развалин, ни для смерти.
— Какие мы потрясающие герои, — сказал Гольдштейн, отдышавшись от приступа. — Гнем тут спину вот на этих…
Вернер бросил на него взгляд.
— Не стоит тебе больше ходить на расчистку развалин. Это — безумие. Ты себя угробишь, даже если будешь манкировать.
— Что же мне тогда делать? Ждать, пока эсэсовцы схватят меня наверху?
— Надо придумать для тебя что-нибудь другое. Гольдштейн улыбнулся вымученной улыбкой.
— Наверно, я уже дозрел до того, чтобы оказаться в Малом лагере, а?
Это замечание нисколько не удивило Вернера.
— Почему бы нет? Это безопасно, и мы могли бы использовать тебя там в наших целях.
Подошел дежурный, пинавший № 7105. Какое-то мгновение он шел рядом, потом что-то сунул ему в руку и снова отошел в сторону. № 7105 провожал его взглядом.
— Сигарета, — проговорил он удивленно.
— Они начинают поддаваться. Развалины действуют им на нервы, — заметил Левинский. — Размышляют о будущем.
Вернер кивнул.
— Появляется страх. Обрати внимание на дежурного. Может, удастся его использовать.
Они продолжали свою неторопливую прогулку в мягком вечернем свете.
— Город, — произнес Мюнцер, немного задумавшись. — Дома. Свободные люди. На расстоянии двух метров. Уже вроде бы не чувствуешь себя таким абсолютно изолированным.
№ 7105 поднял голову.
— Интересно, что они о нас думают?
— Ну что они могут думать? Одному Богу известно, сколько они о нас вообще знают. Да и сами они не выглядят счастливыми.
— Теперь, — заметил № 7105.
Все молчали. Начался трудный подъем перед лагерем.
— Как мне хотелось бы иметь собаку, — сказал № 7105.
— Из нее получилось бы хорошее жаркое, — возразил Мюнцер. — В целом не меньше тридцати фунтов.
— Я не имею в виду для еды. Просто так.
Машине уже трудно было проехать. Повсюду улицы были перегорожены развалинами.
— Поезжай обратно, Альфред, — сказал Нойбауэр. — Подожди меня около дома.
Нойбауэр вылез из машины и решил пройти пешком и перелез через рухнувшую стену, которая перегородила улицу. Остальная часть дома не пострадала. Стена отпала, как занавес, поэтому можно было беспрепятственно заглянуть в квартиры. Открытые всем ветрам, лестницы рвались вверх. На первом этаже полностью сохранилась спальня, отделанная красным деревом. Обе кровати стояли рядом; упал набок только стул, правда, разбилось вдребезги зеркало. Этажом выше вырвало водопроводные трубы на кухне. Вода лилась на пол, а оттуда сверкающий тонкий водопад устремился прямо на улицу. В салоне стоял на своем месте красный плюшевый диван. Портреты в золотых рамах висели наискось на полосатых обоях. Там, где снесло переднюю стену, стоял человек; обливаясь кровью, он неподвижно смотрел себе под ноги. Сзади него металась женщина с чемоданами, в которые она пробовала запихнуть женские безделушки, диванные подушки и белье.