Из садов на дорогу доносился запах вскопанной земли. Кукарекал петух. На обочине стояли щиты, предупреждающие автомобилистов о крутом повороте. До Хольцфельде осталось двадцать семь километров.
— А это еще что? — спросил вдруг Вернер. — Уже возвращаются с корчевания?
Далеко впереди они увидели темную массу растянувшихся по дороге людей; так много, что трудно было рассмотреть лица.
— Наверно, они подошли раньше нас, — проговорил Левинский. — Может, мы их еще догоним.
Он обернулся. За ними, пошатываясь, шел Гольдштейн. Он с трудом тащился, положив руки на плечи двух шедших рядом.
— Давайте, — сказал Левинский обоим, помогавшим Гольдштейну. — Мы вас сменим. Потом, перед лагерем, снова ему поможете.
Он подхватил Гольдштейна с одной стороны, а Вернер подпер его с другой.
— Проклятое сердце, — пропыхтел Гольдштейн. — Мне сорок лет, а сердце ни к черту. Просто идиотизм.
— Зачем ты-то пошел? — спросил Левинский. — Тебя ведь можно было отправить в сапожную мастерскую.
— Да посмотреть хотел, как там за воротами лагеря. Свежий воздух… Это было ошибкой.
На сером лице Гольдштейна мелькнула вымученная улыбка.
— Ты еще отдохнешь, — сказал Вернер. — А сейчас обопрись, мы тебя дотащим.
Голубые тени соскользнули с холмов на землю, и небо утратило последний блеск.
— Послушайте, — прошептал Гольдштейн, — засуньте все в мои вещи. Если им взбредет проверять, проверят и вас и, наверное, носилки. Нас, дохляков, контролировать не станут. Мы уже конченые люди. Нас пропустят как есть.
— Если решат проверять, это коснется всех, — сказал Вернер.
— Нет, нас не станут, мы совсем выбились из сил. А еще к нам добавилось несколько человек там на дороге. Засуньте все мне под рубашку.
Вернер обменялся взглядом с Левинским.
— Все обойдется, Гольдштейн. Уж как-нибудь пробьемся.
— Нет, отдайте мне.
Оба никак не реагировали.
— Мне в общем-то все равно, схватят меня или нет. Это не имеет ничего общего с самопожертвованием и бахвальством, — сказал Гольдштейн с кривой улыбкой. — Так практичнее. Я ведь все равно долго не протяну.
— Увидим, — возразил Вернер. — Нам еще идти почти час. Перед лагерем ты снова вернешься в свой ряд. Если что-нибудь случится, вещи мы тебе отдадим. Ты их сразу передашь Мюнцеру. Мюнцеру, понятно?
— Да.
Мимо проехала женщина на велосипеде. Она была толстая и в очках, а на руле возвышалась картонная коробка. Она не хотела видеть заключенных и отвела взгляд в сторону.
Подняв глаза, Левинский стал напряженно разглядывать, что впереди.
— Послушайте, — сказал он. — Это не коммандос по корчеванию деревьев.