– Вот так местечко! – воскликнула Пат. – В сирень забрался!
– Здесь недурно. – Готтфрид встал. – Присядьте и вы.
Пат села на стул. Ее лицо белело среди цветов.
– Я помешан на сирени, – сказал последний романтик. – Для меня сирень – воплощение тоски по родине. Весной тысяча девятьсот двадцать четвертого года я, как шальной, снялся с места и приехал из Рио-де-Жанейро домой – вспомнил, что в Германии скоро должна зацвести сирень. Но я, конечно, опоздал. – Он рассмеялся. – Так получается всегда.
– Рио-де-Жанейро… – Пат притянула к себе ветку сирени. – Вы были там вдвоем с Робби?
Готтфрид опешил. У меня мурашки побежали по телу.
– Смотрите, какая луна! – торопливо сказал я и многозначительно наступил Ленцу на ногу.
При вспышке его сигареты я заметил, что он улыбнулся и подмигнул мне. Я был спасен.
– Нет, мы там не были вдвоем, – заявил Ленц. – Тогда я был один. Но что если мы выпьем еще по глоточку крюшона?
– Больше не надо, – сказала Пат. – Я не могу пить столько вина.
Фердинанд окликнул нас, и мы пошли к дому. Его массивная фигура вырисовывалась в дверях.
– Войдите, детки, – сказал он. – Ночью людям, подобным нам, незачем общаться с природой. Ночью она желает быть одна. Крестьянин или рыбак – другое дело, но мы, горожане, чьи инстинкты притупились… – Он положил руку на плечо Готтфрида. – Ночь – это протест природы против язв цивилизации, Готтфрид! Порядочный человек не может долго выдержать это. Он замечает, что изгнан из молчаливого круга деревьев, животных, звезд и бессознательной жизни. – Он улыбнулся своей странной улыбкой, о которой никогда нельзя было сказать, печальна она или радостна. – Заходите, детки! Согреемся воспоминаниями. Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были еще хвощами и ящерицами, – этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому назад. Господи, до чего же мы опустились с тех пор…
Он взял Пат за руку.
– Если бы у нас не сохранилась хотя бы крупица понимания красоты, всё было бы потеряно. – Осторожным движением своей огромной лапы он продел под свой локоть ее ладонь. – Серебристая звездная чешуйка, повисшая над грохочущей бездной, – хотите выпить стакан вина с древним-древним старцем?
– Да, – сказала она. – Всё, что вам угодно.
Они вошли в дом. Рядом с Фердинандом она казалась его дочерью. Стройной, смелой и юной дочерью усталого великана доисторических времен.