И легко пошагала из кухни, уже в коридоре забубнив: "Найт, найт, найт..." Слышно было, как восторженно загугукал Антошка и спешно стал командовать, по-американски хрипло и азартно вылаивая слова: "Ап ту зэ бластерз! Кэч зэ таргет, ю бойз!"
Вербицкий сразу же встал.
– Я отправлюсь, пожалуй, – сообщил он.
Ему до смерти надоел гной – но здесь сам он был гноем. Этой женщине все казалось пошлым и далеким. И его слова. И он сам. Он спорил с ней, вкладывал и вбирал – а ей не было дела ни до чего, кроме своей любви. К этому.
Симагин, дурацки размахивая руками, принялся его задерживать. Но Вербицкий, улыбаясь, непреклонно шел к двери. Симагин бросился переодеваться снова, чтобы броситься провожать. Вербицкому хотелось убить Симагина.
Женщина тоже вышла в коридор, слегка провожая, пока Симагин менял штаны.
– Вы тут как дети, – сказал Вербицкий, боясь взглянуть ей в глаза. Улыбнулся почти застенчиво: – Или я старый дурак?
Ася помедлила.
– Заболтала я вас. Но, знаете, ваша эта общечеловеческая позиция... будто вы от ума оправдываетесь за то, что сердцем ни к кому не привязаны. Но от ума никого не помирить. Только сердце объединяет бескорыстно. Сердце дает цель, а ум способен лишь изыскивать для этой цели средства. Поэтому цель всегда человечнее средств...
То, что она говорила, не имело к Вербицкому никакого отношения. Стенка – сродни той, обшарпанной, вдоль которой он полз с чугунной кассетой в провисшем кармане. Разговор был разговором двух глухих. Наверное, если бы записать его, а потом, подумал Вербицкий, смонтировать ее реплики отдельно, а мои – отдельно, получилось бы два несвязанных монолога. И все-таки он не сдержался и спросил:
– Вы верите в свои слова?
Она ответила серьезно, даже подумав несколько секунд, будто ум ее мог взвесить цель ее сердца:
– Вы о... любовнице? Верю.
– Вы умница.
– Не надо. Я вам столько навозражала, вам же, наверное, придушить меня хочется.
– Мне целовать вас хочется.
Он сказал – и пожалел, еще не успев договорить. Сработал рефлекс: женщина, будь она хоть кристальной чистоты, хоть семи пядей во лбу, узнав, что случайный знакомый хочет ее, делает вид, будто оскорблена, – а сама мечтает поиграть с огнем. Но только брезгливость отразилась на ее лице, бывшем так близко, преступно близко от его губ. И он, сгорбившись, с горящим лицом, пряча глаза от непонятного стыда, рванулся прочь, как бы видя два мерцающих, долгих изображения: одно лицо на обоих. Улыбка преданности – легкая гримаса отвращения. Легкое отвращение, и больше ничего.