А сейчас ей казалось, что само время замедляет свой ход; казалось, еще немного, и оно остановится совсем, и тогда наступит покой, абсолютный покой — она останется единственным бодрствующим существом в этом сонном царстве, а за окнами ее спящего замка будет вставать черное солнце, не способное никого разбудить.
Она чувствовала, как немеет тело — сначала руки, потом ноги, и только сердце продолжало биться ровно, оно одно продолжало жить. И в груди образовалась какая-то странная пустота — черная дыра, из которой страх расползался по всему телу, страху от которого леденели руки и ноги. Но она любила тепло и солнце, любила смех Алекса, хотя он смеялся реже, чем ей хотелось бы. Возможно, он смеялся бы чаще, если бы рука его не болела при переменах погоды.
Алекс ее покинул, и боль казалась невыносимой.
Лаура хотела спрятаться от этой боли, но боль разрасталась и теперь была не только в ней, но и вокруг нее — она словно дышала болью. И даже комната стала частью этой боли, потому что хранила запах Алекса, хранила воспоминания о нем.
В шкафу висел его морской мундир. Кем он сейчас считается — капитаном корабля или только графом, аристократом благородных кровей? Где он сейчас? Неужели есть на свете долг более священный, чем долг мужа и отца?
С губ ее сорвался стон.
Она вспомнила, как, проснувшись, не открывая глаз, протянула к нему руки. Но его половина постели была пуста, и только записка ждала ее на подушке — записка и свежесрезанная, в капельках росы роза.
Но плакать она не могла, лишь прижимала записку к груди, прижимала так, будто обнимала самого Алекса.
О Господи, неужели их счастью суждено было длиться лишь год? Неужели воспоминания об этом единственном годе счастья будут поддерживать ее всю оставшуюся жизнь?
Лаура закрыла глаза. Ее одолевали ужасные предчувствия. Отгоняя беду, она прижала ладони к животу и стала молиться о том, чтобы ее ребенок увидел отца живым. Пусть не живым и невредимым, а только живым.
— Если бы я тебя не знала, то могла бы подумать, что ты меня обманываешь.
Персиваль, подмигнув племяннице, взялся за слона.
— В шахматах обмануть довольно трудно, дорогая, если, конечно, партнер внимательно следит за игрой.
— Как это понимать, дядя? Ты даешь мне урок стратегии или просто проверяешь мою бдительность?
— Мне уже не хочется так ходить, — печально признался Персиваль, поставив слона на прежнее место.
— Просто следует внимательно следить за игрой, — с улыбкой проговорила Лаура.
— Ну вот, обидела старика…
— Глупости, — сказала Лаура. — Во-первых, ты не старик, а во-вторых, ты вовсе не обиделся. Подозреваю, что знаний у тебя гораздо больше, чем у дяди Бевила, хотя ты обожаешь разыгрывать из себя шута.