— Еще, приятель? — спросил его бармен, хрупкий, плешивый человечек с черными усами.
Лис кивнул. Вторую порцию он выпил чуть медленнее, но вместо того чтобы стереть его мысли, виски, казалось, только подстегнул их. Он всегда старался жить достойно, позволяя себе лишь безобидные мужские грешки. Он не был святым, но верил в права и свободы, на которых основана Америка.
Почему же тогда это испытание в Монтане оставило у него во рту привкус трусости? Он первый бы предложил идти в бой и настаивал бы на этом, если бы чувствовал, что дело правое. Он по-прежнему разрывался между чувством долга, присущим настоящему американцу, и симпатией к индейцам. На какой же стороне правда?
Что за черт, думал он. Эту проблему не под силу решить одному человеку, так какое же значение имеет то, что он думает или делает?
— Послушай, я думала, ты забыл меня, — промурлыкал тоненький голосок ему в плечо.
Лис взглянул вниз горящими глазами и обнаружил маленькую девушку с черными, как вороново крыло, волосами, которая недавно заигрывала с ним, стоя на балконе. На ней было поношенное платье из ярко-розового атласа, перешитое так, что открывалась половина ее груди. Ткань юбки крепилась на турнюре, посаженным высоко сзади, и ниспадала на усыпанный опилками пол. Она благоухала туалетной водой, на шее ее была повязана тонкая синяя лента. Лису это понравилось.
— Нет, не забыл, — дотронулся он загорелым пальцем до ее щеки. — Как тебя зовут, лапушка?
— Виктория. — Она не могла поверить, что и вблизи он также привлекателен, как и на расстоянии, но это была правда. У него были невероятно голубые глаза, ровные зубы и копна каштановых волос, а сильное лицо обрамляла аккуратная бородка. Похоже, что он может поднять ее одной рукой. — Мама назвала меня так в честь королевы Англии.
Лис изогнул бровь дугой, оценивая ироничность ситуации.
— С ее стороны это был прекрасный жест, ведь…
— Люди говорят, я красивее, чем королева Виктория, — заметила она.
Виктория попросила у бармена джин и горькое пиво, Лис заплатил за них и снова протянул свой стакан. Он, наконец, начинал испытывать чувства, на которые уже не надеялся, — некое оцепенение и крайнюю отдаленность от внешнего мира. Он вдруг с легкостью поверил в то, что у него нет проблем, ни вины, ни прошлого, ни будущего. Момент требовал от него лишь улыбки и наслаждения жизнью.
— У тебя такой вид, будто ты совершенно выбился из сил, добираясь до Дидвуда, — сказала Виктория, наклонившись к нему так, что ее пышная грудь прижалась к его широкой груди. — Ну и как, стоило?
Прежде чем он успел ответить, кто-то призвал всех к спокойствию, и на маленькой сцене «Жемчужины», расположенной в удаленном конце бара, появилось странное трио: женщина в причудливом красном бархатном платье, слишком жарком для сезона, мужчина со скрипкой и юноша, несущий нечто невообразимое, что на самом деле оказалось трубой. Перед сценой остановился мужчина, призывавший к тишине, и помахал рукой в воздухе.