«Конечно, подурнела, и еще как», – ответил бы он ей в прежние добрые времена и, обняв за талию, притянул бы к себе. Но теперь?..
Теперь это выглядело бы глупой, неуместной шуткой.
– Да нет же, уверяю тебя, – сказал он. – Ты ни капельки не изменилась, честное слово.
Она посмотрела на него с недоверчивой улыбкой и перевела разговор на другое.
– Ты насовсем вернулся?
Джованни ждал этого вопроса. (Надо было сказать: «Все зависит от тебя»
– или что-нибудь в этом роде.) Но он рассчитывал услышать его раньше, с порога, если уж ей это действительно небезразлично. А теперь вопрос прозвучал неожиданно и задан был вроде бы просто из вежливости, без лирической подоплеки, – а это уже совсем другое дело.
В полумраке гостиной наступило минутное молчание; из сада доносились голоса птиц, а из какой-то дальней комнаты – медленные и невыразительные звуки фортепьяно: должно быть, там что-то разучивали.
– Не знаю, пока не знаю. Пока у меня только отпуск, – сказал Дрого.
– Только отпуск? – сразу же откликнулась Мария, и голос ее чутьчуть дрогнул, то ли случайно, то ли выдавая разочарование или даже огорчение.
Нет, что-то их действительно разделяло, какая-то непонятная, неуловимая завеса отчужденности, которая никак не могла рассеяться:
вероятно, она возникла во время разлуки, росла медленно, день за днем, помимо их воли.
– У меня есть два месяца. Потом я могу либо вернуться, либо получить другое назначение – может быть, и сюда, в город, – пояснил Дрого.
Поддерживать разговор становилось все труднее: в сущности, он был ему безразличен.
Оба помолчали. Полуденное оцепенение словно овладело городом; птицы умолкли, издалека доносились только аккорды на фортепьяно – унылые и методичные; звуки эти, становившиеся все выше, выше, заполняли собой весь дом, и было в них удивительное упорство преодоления, жажда высказать что-то такое, что и высказать невозможно.
– Это дочка Микели с верхнего этажа, – сказала Мария, заметив, что Джованни прислушивается.
– Ты ведь тоже когда-то играла эту вещь, правда?
Мария грациозно склонила голову, прислушиваясь.
– Нет-нет, это слишком трудная пьеса, наверно, ты слышал ее гденибудь в другом месте.
– А мне показалось… – заметил Дрого.
Звуки фортепьяно продолжали рассказывать о чьих-то мучениях.
Джованни вглядывался в полоску света на ковре и думал о Крепости, представлял себе тающий снег, капель на террасах, неяркую весну в горах, приход которой отмечается лишь появлением мелких цветочков на лугах да разлитым в воздухе запахом скошенной травы.
– Теперь ты с полным правом можешь хлопотать о переводе, – снова заговорила девушка. – После стольких-то лет… Там, в горах, скучища, наверное!