И опять спросонок с трудом читает бедный князь:
– «Адмирал Грейг имеет подозрение, что распутная лгунья – полька. Вы можете в разговорах с ней узнать незамедлительно, на самом ли деле она есть польская побродяжка...»
И опять камера. И опять умирающая от хохота Елизавета.
– Из-за этого вы разбудили меня?! Чтобы сообщить этот вздор?!
И опять дворец Голицына. И опять его будит растерянный камердинер с очередной безумной депешей в руках.
«Я понимал, что матушка начала сильно нервничать, но что я мог поделать? Молчала разбойница! На этот раз матушке сообщили, что, по слухам из Ливорно, самозванка есть итальянская жидовка».
Сидя на кровати, полусонный князь дочитывал письмо императрицы:
– «И скажите: коли в этот раз она опять не признается в правде, и не послушает наших монарших слов, и вместо признания будет продолжать свои бредни, мы тотчас отдадим ее в распоряжение суда и решим дело по справедливости и суровости установленных нами законов».
Раннее утро. В камере Елизаветы князь Голицын и Ушаков.
– Значит, еврейка? – усмехается Елизавета. И, помолчав, вдруг добавляет: – Передайте императрице, что я не могу и на этот раз принять ее предложение.
– Какое предложение? О чем вы смеете говорить, сударыня?
– А вы до сих пор не поняли? Императрица в который раз делает мне предложение: коли я соглашусь на одну из этих глупостей и признаю себя дочерью трактирщика или еврейкой, я думаю, что мне даже предоставят свободу.
– Не записывай это, болван, – прохрипел князь Ушакову.
– Но передайте вашей государыне никаких предложений. Только аудиенция. Без нее ничего не будет. Личная встреча.
– Ох, накличете вы, сударыня... Да за такие речи завтра же «крайние меры» последуют.
– Не последуют. Никаких «крайних мер» не будет, – вдруг усмехнулась Елизавета. – Ибо хозяйка наша боится, что при «крайних мерах» я тот час скажу то, что знаю. Не выдержу и расскажу. А она не хочет этого услышать. Она так не хочет этого услышать, что боится даже встречи со мной... А хочет она, чтоб я только признала, что ничего не было. Была лишь безумная лгунья, всклепавшая на себя чужое имя.
– Опомнитесь, сударыня, еще раз увещеваю. И когда опомнитесь, мы разговор продолжим.
«А ведь и вправду как все странно! Государыня грозит, а „крайних мер“ не следует» Неужто?..»
Голицын и комендант Чернышев шли по двору Петропавловской крепости. Холодное летнее петербургское солнце горело на золотом шпиле...
– Нервна очень и кашляет... Ох, не протянет!
– Так ведь почему нервна она?.. – усмехнулся комендант. И, подмигнув, прибавил: – Неужто не догадались, Ваше сиятельство?