Мало мне этого, так меня и телекамера не любит. Пару раз я попадала в телевизор с места происшествия, пару раз меня снимали в кабинете, и дважды приглашали в прямой эфир на темы борьбы с преступностью. К счастью для моей психики, я не каждый раз имела возможность увидеть себя на телеэкране, но и тех разов, что имела, оказалось бы вполне достаточно, чтобы даже самая стойкая гордыня увяла на корню.
Каждый раз меня старательно гримировали люди, вроде бы не чуждые телевидению, по идее знающие, как надо накладывать макияж для телеэфира, — и в зеркале все смотрелось просто супер; и операторы с прочими техническими работниками тщательно выставляли камеру и свет. И при этом на экране лицо мое являлось то в оранжевых пятнах, то неправильной формы, то вырастали патологические мешки под глазами, а сами глазки тонули в жирных щеках, то щеки свисали на плечи, а уж про очертания фигуры и говорить нечего, слово «фигура» тут вообще неприменимо. С тех пор я не доверяю картинке на телеэкране и фотографии в газете, зная точно, что они не передают представления о человеке. И втайне надеюсь, что те, кто видит мое изображение, тоже понимают, что я живая гораздо лучше.
А этот гад сыплет мне соль на раны… И еще острит, что любит меня только камера следственного изолятора. Увидев, что я обиделась, все зашикали на Горчакова, а мне стали наперебой подносить стаканчик винца, кусочек пирожного, ложечку салата. И фальшивыми голосами пели, что я на снимках получаюсь прямо как Элизабет Тейлор, а уж по телевизору — ну просто краше не бывает. Синцов даже, увлекшись, сверх программы напел, что я выдающийся следователь и непревзойденный знаток психологии и криминологии. Его, судя по всему, впечатлило, что я не клюнула на эту удочку про юношу, получившего стресс в результате отказа девушки.
— Машка права, — заявил Синцов, — никакого грубого отказа он не переживал. И я бы сказал, что он вовсе не озабочен сексуально.
— С какого тогда перепугу он к Машке поперся? — не согласился Горчаков. — Он же в нее влюбился.
— Это он так сказал. Такая у него легенда.
— И он сам ее придумал? — усомнилась я.
Хоть мы с маньяком общались только по телефону, почему-то мне казалось, что придумать какую-то легенду сам он не в состоянии. Мне казалось, что даже та конструкция, которую он изложил, — мол, он может быть вместе только с той женщиной, с которой до него никто не был, для него сложновата, откуда-то он ее слизал. Или же кто-то вложил ему эту конструкцию в умишко, просто-таки вдолбил, постаравшись, чтобы псих ее излагал не сбиваясь. И это значительно хуже, чем псих-одиночка: Потому что псих действительно может влюбиться по фотографии в газете и потащиться к объекту своей пламенной страсти объясняться; псих, что с него возьмешь? А вот если психа научил вменяемый, и судя по всему, человек с железной волей, подчинивший себе исполнителя, — тут пахнет уже каким-то заговором с непонятными целями, и от этого мне страшно.