— Что ты хотел ему сказать? — спросил я, едва мы оказались в нашем номере.
— Что он чертов болван. Но королям такого не говорят, не так ли?
— Нет, если они на самом деле не... А впрочем, толку от этого никакого.
Ванда Готар прибыла ровно в шесть, с большой темно-коричневой кожаной сумкой, в туфлях того же цвета и серовато-коричневом брючном костюме. На лице ее отражалась тревога.
— Думаю, что за мной следили, хотя полной уверенности у меня нет. Слишком много машин.
— Это неважно, — успокоил ее Падильо. — Они знают, что мы здесь.
Он опять лежал на кровати, изучая потолок. И не поднялся, когда пришла Ванда. Она же осторожно опустилась в кресло, в котором только что сидел я, огляделась и скорчила гримаску. Наш выбор она, судя по всему, не одобрила.
Освоившись, она обратила свой взор на Падильо. Похоже, и он не удостоился у нее высокой оценки. Ванда сунула в рот сигарету, но на этот раз я и не попытался предложить ей огонек.
— Так когда, — она выпустила струю дыма, — по-вашему, они нападут?
— До десяти утра, — ответил Падильо потолку.
— Это не ответ.
— Лучшего предложить не могу.
— Ты же знаешь, как работает Крагштейн. Чему он отдает предпочтение?
— Особых пристрастий у него нет. Потому-то он до сих пор и жив. Утро, полдень, ночь. Ему без разницы. Тебе было лишь два года, когда он проявил себя в этой сфере человеческой деятельности. Так что не пытайся разгадать его планы.
— Уолтер полагал, что он уже не такой мэтр, каким ты его расписываешь.
— И Уолтер мертв, не так ли?
Я подумал, что говорить этого Падильо не следовало. О подобных фразах обычно сожалеешь. Ванда Готар вжалась в кресло, как после удара, но голос ее зазвучал ровно.
— И твоя нью-йоркская подружка погибла, потому что ты недооценил Крагштейна?
Падильо сел и уставился в пол, а уж потом посмотрел на Ванду.
— Наверное, я это заслужил.
Звучало это как извинение, но Ванда продолжала напирать.
— И все-таки ты его недооценил?
— Не совсем так. Меня ослепил блеск богатства. Теряешь бдительность, расслабляешься. Создается впечатление, что в такой дом и муха не залетит. Я успокоился, а Крагштейну хватило ума догадаться об этом, — он отвел взгляд от Ванды, достал сигарету, закурил. А когда продолжил, чувствовалось, что обращается он больше к себе, чем к нам. — Чтобы остаться в этом бизнесе, надо быть бедным. Богатых я не знаю. Во всяком случае, таких, кому удалось потратить полученные денежки, если они продолжали работать. Крагштейн варится в этом котле уже тридцать лет и ищет деньги, чтобы в следующем месяце заплатить за квартиру. Но он живой.