Дело с букинистом начало медленно сдвигаться с мертвой точки, старик уступил какие-то гроши, предупредив, что это первая и последняя жертва с его стороны. Архипов набрал долгов, и уже был готов ударить по рукам. Но вовремя подготовил смету реставрации и ремонта помещения. Каким же дураком он оказался. Только на обустройство подземного хранилища уйдет вагон денег. Он век не расплатится с долгами. А картинная галерея станет не культурной меккой московской интеллигенции, превратится в место пьяных посиделок, где будут собираться всякие непризнанные гении, поливать помоями людей, которые чего-то добились в жизни, и спорить о своем месте в современном искусстве. Бездомные живописцы станут спать вповалку прямо на досках пола, а центральное место в этой тусовке займет Ева Фридман, которая станет отдаваться мужикам в порядке живой очереди. Самому трезвому, самому талантливому, самому пьяному… Или всем сразу.
Кто– нибудь из живописцев умрет от передозировки героина, другой в приступе хандры удавится в сортире… Это будет настоящий бедлам, помойка человеческих отбросов. Самого Архипова рано или поздно менты привлекут к уголовной ответственности за содержание притона. Этого он хотел?
Архипов уже был готов поставить крест на всех планах, когда приятный малый по фамилии Непомнящий свел его с неким Романом Борисовичем Горобцом, человеком обеспеченным, чье сердце всегда было открыто для высокого и не слишком высокого искусства. «Я помогу с деньгами, – сказал Горобец. – Это не вопрос». «Сколько? – хриплым шепотом спросил Архипов. – В смысле процентов?» «Ну, друг мой, я не ростовщик, вы меня с кем-то спутали, – он похлопал Архипова по плечу. – Платите отступные этому книжному червю. Пусть подавится. И составьте смету расходов на реконструкцию подвала и ремонт залов. Я все подпишу. Деньги получите в тот же день наличными. Вернете, когда разбогатеете. Не раньше. Да мне и не к спеху, я живу далеко отсюда, в Польше».
Ближе к Новому году ремонт закончился, открылась художественная галерея, где любой желающий мог купить приглянувшуюся ему вещь. Деньги валом не валили, но открытие «Камеи» стало первостатейным событием в жизни художественной богемы, собрало множество доброжелательных отзывов в газетах и вообще произвело эффект.
Архипов еще не искупался в первых лучах славы, когда в его кабинет явился какой-то кавказец, сказал, что он друг Горобца. И ушел, оставив два объемистых чемодана. Вскоре появился и сам Горобец. «Как художественный бизнес, процветает?» – спросил он. «Честно говоря, я ожидал большего, – признался Архипов. – Больших денег. Большего успеха. Большей шумихи». «Все придет со временем, – Горобец скинул пальто, подбитое норкой, закурил сигару. – Хочешь знать, что в чемоданах? Фальшивые акцизные марки на алкоголь. Одна бумажка стоит на черном рынке от двадцати до двадцати пяти центов, я отдаю по восемнадцать. Это так, для справки… А на тебе должок висит. Если хочешь рассчитаться поскорее, придется принимать и хранить у себя в „Камее“ такие чемоданы. Из южных республик будут приезжать парни и забирать это дерьмо. А вместо акцизных марок оставлять деньги. Ты ничем не рискуешь. Художественный салон – это же проходной двор, куда может зайти любой педик с улицы. Так сказать, богема… Менты за такими заведениями не смотрят. И вообще – это блестящая мысль открыть художественный салон. Надо отдать тебе должное, допереть до такой идеи… Молодец».