– Теперь уже нет смысла. Абсолютно sinnlos.
– Посмотрим!
Он опять помрачнел, надулся, встал из-за стола, за которым пили чай, и ушел в свой кабинетик. Соня и Глебов поднялись по скрипучей лесенке в мансарду. Затворив дверь и не зажигая света, Соня бросилась к Глебову, стала целовать его, шепча: – Как мне жаль Аструга! Бедный, бедный, бедный, бедный мой Аструг…– каждое «бедный» сопровождалось поцелуем.
– Мне тоже,– шептал он, целуя нежную впадину над ключицей,– тоже очень жаль его…
– Я просто не могу выразить… Как мне жаль Аструга…
– И мне…
Она сжимала Глебова слабыми руками изо всех сил. Он гладил ее спину, лопатки, бедра, все, что теперь принадлежала ему. Было слышно, как внизу разговаривают и гремят посудой Васена и Юлия Михайловна. Потом Юлия Михайловна позвала: – Со-ня!
И Соня вдруг отшатнулась от Глебова и прошептала: – Мы дурачимся, а я вправду его жалею… Я не вру" ты не думай… Если он придет, ты познакомишься с ним ближе…
Глебов думал: это зачем? Снизу звали уже сердито: – Соня, в чем дело?
Поцеловав Глебова, она побежала, стуча каблучками, по лестнице вниз.
Глебов, все еще не зажигая света, подошел к окну и ударом ладони растворил.
Лесной холод и тьма опахнули его. Перед самым окном веяла хвоей тяжелая еловая ветвь с шапкой сырого – в потемках он едва светился – снега.
Глебов постоял у окна, подышал, подумал: «И эта ветвь – моя!» На другое утро за завтраком, когда уже приехав Аникеев на машине, чтобы забрать троих в Москву – Ганчук с Васеной оставался тут на несколько дней,– опять зашел разговор об Аструге. Юлия Михайловна спросила: – Ну хорошо, а вот вы, Дима, вы все время молчите, как оцениваете Бориса Львовича? Как преподавателя?
– Мне трудно сказать. Он читал у нас всего полгода. Спецкурс по Достоевскому…
– Вот именно то я хотела знать! – произнесла Юлия Михайловна с некоторым торжеством.– Неуверенности оценки говорит о многом. Всего полгода!
Да, полгода – это большой срок. Ганчук, ты всегда пристрастен к людям и любишь переоценить.
– Что я люблю переоценить?
– Ты любишь переоценить неприятности и несправедливости. Почему не должно быть никакойдоли правды в критике Бориса? Разве он идеальный, безукоризненный человек, без недостатков? Я думаю, у него есть недостатки, и немаленькие. Я думаю, скорей, у него есть большие недостатки!
Когда Юлия Михайловна нервничала, становились заметны некоторые изъяны ее русской речи. Все было правильно, она не делала ни грамматических, ни лексических ошибок, но вдруг проскальзывала едва уловимая неточность.
Нервничая, она стала объяснять недостатки Аструга: не сумел понравиться, никакого впечатления за полгода. Она сама преподает и твердо знает – может держать пари,-что завоюет молодежную аудиторию за два академических часа.