— Вон тогда столик у окна, я вас сам обслужу. Закусить, понятно. Горячее? — Что-нибудь мясное и чайничек.
— Сделаю, чай нынче шустовский, весьма приятный. Подполковник Орлов пробовали, остались довольны. — Спасибо.
Бахтин сел у окна, закурил, оглядел зал. И ему внезапно стало стыдно, что сидит он, человек, учившийся в Александровском военном училище, в цивильном пиджаке, вместо того чтобы командовать батальоном на фронте. Петр Иванович сноровисто расставлял на столе тарелки, налил из заварочного чайника в стакан с подстаканником коньяк.
По военному времени продажа крепких напитков была строжайше запрещена, но их все равно давали к столу, только в чайниках, а для больших компаний в самоварах.
— Третьего дня московские Иваны гуляли, — тихо сказал Петр Иванович. — Сабан и Метелица, третьего не знаю. — Широко гуляли? — Нет. Скромно. Видно, с деньгами туго. — Спасибо, Петр Иванович.
— Я вам вчера вечером домой послал шустовского пяток бутылок, да закусочек всяких. Федор отвез. Бахтин полез за бумажником.
— И думать не могите, Александр Петрович, вы денег не берете, а за сына я вам по гроб жизни благодарен. — Так я его не в департамент благочестия устроил… — Лучше уж околоточным дома, чем вольнопером в окопах, а так — как пойдет. Дослужится до пристава, вот и жизнь обеспеченная. Кушайте на здоровье. Петр Иванович отошел неслышно.
Ну вот, господин надворный советник, получили благодарность от собственного агента, коньячок и закуски. А ведь хорошие книжки читали, о судьбах отечества, бывало, спорили. Вот она служба-то ваша. Коньяк и закусочки. Ну и что, что взяток не берешь. Все равно ты ничем не лучше гоголевского судьи.
Бахтин выпил коньяку и на душе потеплело немного. И совсем другой человек заговорил внутри его, менее жесткий и требовательный.
После второго стаканчика коньяка он уже не думал о моральной стороне профессии и даже нашел некие прелести в полицейской службе.
Коварный напиток шустовский коньяк. Он делает жизнь нереально зыбкой. В нем растворяются заботы и горести. И надоевшая обыденность становится яркой и нарядной, как елочные украшения, но, к сожалению, радость живет в тебе так же недолго, как и новогодние игрушки. Но все же настроение улучшилось, и Бахтин уже совсем иначе поглядывал в окно.
А хорошо бы сесть сегодня в поезд и махнуть в Москву. С вокзала прямо к Жене Кузьмину, в его заваленную книгами квартиру в Камергерском переулке. Лечь на широченный диван, дремать и слушать, как за окном трещат трамвайные сигналы. — Прошу прощения…
Бахтин повернулся. У его столика стоял высокий полковник с золотым оружием, эмалевым офицерским Георгием. Ловко сидел на нем китель, перетянутый ремнями, и было во всем его облике нечто знакомое, наплывающее из прошлого, далекого и невозвратного. — Простите. — Бахтин встал.