Я как раз завершил изучение своей предстоящей речи. Произнеся ее, я должен был стать полноправным членом Гнезда Кккаха. По духу она вряд ли отличалась от той, какую правоверные иудейские юноши читают, налагая на себя бремя мужчины, но была отточена и стройна, словно, по меньшей мере, монолог Гамлета. Я прочел ее с характерными ошибками и мимикой Бонфорта, а закончив, спросил:
– Ну как?
– Очень хорошо, – серьезно ответила Пенни.
– Спасибо, Хохолок.
Выражение это я почерпнул из записей с уроками языка. Так Бонфорт называл Пенни, когда бывал в настроении. У меня вышло точно как у него.
– Не смейте так меня называть!
Я с откровенным недоумением взглянул на нее, все еще выдерживая роль:
– Пенни, малышка, что с тобой?!
– Не смейте меня больше так называть! Вы – обманщик! Трепач! Вы… актер!
Она вскочила и бросилась было бежать, но у двери остановилась. Не поворачиваясь ко мне, она зажала лицо руками; плечи ее при каждом всхлипе вздрагивали.
Пришлось напрячься, чтобы снова вернуть свой облик – я подобрал живот, сменил выражение лица Бонфорта на мое собственное и моим же собственным голосом произнес:
– Мисс Рассел!
Она прекратила плач, обернулась и раскрыла от удивления рот. Уже в собственном облике я предложил:
– Вернитесь и сядьте.
Похоже, она хотела мне возразить, но передумала и медленно прошла к своему месту. Присела, зажала руки между коленями, на лице ее просто написано было: «Я с тобой больше не играю!» Точь-в-точь маленькая, капризная девочка…
Выдержав паузу, я мягко заметил:
– Да, мисс Рассел, именно актер. Это что, повод орать на меня?
Она упрямо молчала.
– Именно как актер, я здесь. И именно для актерской работы. И вы знаете, кому из нас это нужно. И знаете, что нанят я был с помощью надувательства – если б сразу узнал, что придется делать – пальцем бы не шевельнул; по мне – уж лучше с голоду подыхать. Я подобные дела ненавижу гораздо сильней, чем вы ненавидите меня в этом качестве. И, знаете ли, несмотря на вдохновенные заверения капитана Бродбента, вовсе не думаю, что смогу выкрутиться из этой истории, не попортив шкуры. А шкуру свою я люблю до неприличия – она у меня единственная. Послушайте, более, чем уверен, – знаю, отчего вам тяжело со мной примириться. Но – верно это или нет – какого черта вы еще осложняете мне работу? Чем я-то виноват?
Ответила она еле слышно.
– Что? – переспросил я.
– Это нечестно! Это… чудовищно!
Я вздохнул.
– Точно. И более того – абсолютно невозможно, когда тебе не помогают другие. Так что зовите капитана Бродбента и скажите ему: с этим делом пора завязывать.