Парень подошел к бочке одним из первых, однако не решался пить, потому что еще ни разу не пробовал водки, но сейчас, побоявшись, что старатели засмеют его, крепко зажмурился и опрокинул в себя половник. Он тут же закашлялся, поперхнувшись, и схватился руками за вспыхнувшее горло, но сзади уже теснила толпа, кто-то сильно толкнул его в спину, и Хисматулла, вылетев из очереди, схватился за ворота. Отерев слезы, выступившие на глазах, он отошел в сторону, голова его тихо закружилась, в желудке стало тепло.
Недалеко на траве кучкой расселись старатели, и Хисматулла прибился к ним. Ему вдруг стало очень весело, захотелось говорить и петь, но здесь тоже кто-то ругал бая, и Хисматулла потянул за рукав немолодого сутулого старателя с угрюмым лицом:
– Ты зачем такие слова говоришь? Так ты платишь за добро?
– Вот молокосос! – одернул его назад старатель. – Ты что, поглупел от одного половника? Нашелся защитник!
– Дай ему разок по шее, чтоб он слюни не распускал!
– Не связывайся, он еще недоумок!..
Мимо старателей проходила молодая, женщина, и сутулый попросил ее:
– Гульямал! Забери этого сосунка!.. А то он нам все веселье испортит…
Но Хисматулла, увидев женщину, сам рванулся к ней, замахал бестолково руками.
– Гульямал-енга, ты не за мной тут следишь? Не за мной по пятам ходишь? – заплетающимся языком спросил он.
– Больно мне интересно смотреть за то бой! – Гульямал рассмеялась. – Ты взрослый и красивый мужчина, а я бедная вдова, жена твое го брата! Пристало ли мне за тобой доглядывать!
Она взяла молодого деверя под руку и повела. Хисматулла шел, покачиваясь, часто упираясь и не желая идти дальше, но после уговоров опять шагал, бормоча что-то себе под нос.
– А откуда ты взялась, Гульямал? Кто тебя послал? – все продолжал выпытывать он, но тут же забывал, о чем спрашивал. – Давай споем что-нибудь, а?
Из распахнутых дверей кабака, куда теперь перекинулась вся гульба, вырвалась песня, и Хисматулла подхватил ее протяжный и заунывный мотив:
Опять поднимусь я таежной горой,
Пущу у березки коня —
Как рано увянет подснежник живой,
Так жизнь увядает моя…
Это была старинная башкирская песня, полная светлой тоски и сожаления о несбывшемся счастье, она всегда сжимала сердце Хисматуллы, и он готов был плакать, когда слышал ее. Вот и сейчас, стоило им отойти от поселка, как он опустился на траву и заплакал.
– Может быть, и мне вместе с тобой пореветь? – спросила Гульямал и рассмеялась.
– Тише, Гульямал!.. Тише! Не дай бог, услышит мулла – плохо мне будет…
– Ты еще и муллы боишься?
– А ты никого не боишься, что ли? Как стала вдовой, так все тебе нипочем?.. Разве ты не слышала, как мулла вчера побил сына Ягуды-агая, что живет на самом краю деревни? Ударил палкой и ухо до крови обтрепал, – ты, говорит, своим криком шайтана зовешь!.. А ты думаешь, наверное, раз я выпил, то и ум потерял? Не-е-ет, я все помню… Раз бай угощал – я не мог отказаться, верно? А теперь тихо!.. Да и мать заругается, если узнает!..