— Поскольку ты жил в монастыре, придется поверить на слово. Тебе лучше знать, что грешно, а что нет. Впрочем, я сильно подозреваю, что ты все это придумал, чтобы заставить меня служить твоим темным страстям.
Дрого рассмеялся, но, увидев, что она продолжает смотреть на него с подозрением, произнес:
— Я слышал это от одного монаха, который считал, что любовная страсть вовсе не грех, если обоюдна, никому не причиняет зла и не является нарушением супружеской верности.
Удивительно, но ссылка на такой авторитет, как некий безвестный монах, мгновенно успокоила Иду. Правда, в глубине ее сознания все еще тлела искра сомнения; у Иды мелькнула мысль, что их страсть не освящена церковным браком. Но в конечном счете сие обстоятельство не вредит никому, кроме нее самой, и потому Ида решила, что если это и грех, то совсем небольшой.
Вдруг она заметила, как передернулось лицо Дрого, и все ее раздумья о греховности их поведения мгновенно исчезли: Ида поняла, что он вспомнил о сражении, и непроизвольно сжалась. Ей захотелось как-то отвлечь Дрого от страшных картин, которые снова встали перед его глазами. Впрочем, как она ни старайся, они еще долгое время будут возвращаться к нему, вызывая мучительную душевную боль.
— Я не хочу говорить о войне, — вырвалось у нее; Ида тут же пожалела, что голос ее прозвучал жалобно, почти умоляюще — следовало быть более твердой.
— Как видно, ты все-таки умеешь читать чужие, мысли, — процедил Дрого, уязвленный тем, как легко она угадала, о чем он сейчас думает.
— Клянусь, нет. — Она прижала палец к его губам, давая понять, что не желает слушать его упреки. — Напрасно ты опасаешься, что я начну укорять тебя за то, что ты убивал саксов. Ты просто выполнял свой долг норманнского воина. Сегодня я вообще не в состоянии говорить об этом, потому что мое сердце разрывается от боли и я невольно могу вы плеснуть на тебя свою горечь, а ты этого вовсе не заслужил.
— Думаю, кое за что я все-таки должен просить у тебя прощения — за смерть Гарольда. Слава Господу, что тебе не довелось видеть его последние минуты!
— Да… Но я знала, что он погиб и что его смерть была ужасной.
Дрого порывисто привлек Иду к себе, словно искал в ее объятиях спасения от терзающих его воспоминаний. Нет, он, наверное, до конца жизни не забудет этот проклятый Богом день и то, с какой свирепостью Вильгельм и его люди расправились с тяжело раненным и беспомощным Гарольдом.
— У меня просто в голове не укладывается, как они могли поступить столь недостойно, — горячо заговорил он, чувствуя, что должен излить накопившуюся в душе горечь. — Гарольду стрелой выбили глаз; полуослепший, он был совершенно беззащитен! Они подъехали к нему и убили безоружного. Убили жестоко и к тому же надругались над телом, изрубив его на куски. Они должны были пощадить его и просто взять в плен. Но никто даже не подумал об этом. Позор! Боже, как мне стыдно! — Голос Дрого пресекся, и он отвернулся, чтобы скрыть исказившую его лицо гримасу страдания.