Здесь все было тихо; вся обстановка подавляла и делала меня как-то старше. У нас в доме всегда была музыка, шум с кухни, лай Кловера, крики Синди, шумные игры Барта и возня Эммы. Но в этом доме не слышно было ни шороха. Я нервно вытер ноги, уже жалея о своем намерении встретиться с хозяйкой. Тут я заметил тень фигуры за занавешенным окном. Я вздрогнул и хотел было бежать, как дверь открылась и в нее выглянул дворецкий:
— Можете войти, — негостеприимно проговорил он, меряя меня взглядом водянистых глаз, — но не задерживайтесь слишком долго. Леди стара и быстро устает.
Я спросил, как ее зовут, потому что уже устал называть ее про себя «старой женщиной» или «женщиной в черном». Мне не ответили. Дворецкий был мне неприятен всем: своей походкой, шарканьем, стуком эбонитовой трости по паркету и розовой блестящей лысиной. Тонкие белые усы его свисали двумя шнурами на сжатые губы. Несмотря на то, что казался он слаб и стар, в нем было что-то зловещее.
Он подтолкнул меня вперед, но я все еще не решался. Тогда он насмешливо улыбнулся, показав свои слишком большие и слишком желтые зубы. Я смело расправил плечи и вошел; надеясь, что сейчас я все улажу, и мы снова заживем так же счастливо, как жили до сих пор, когда они сюда еще не приехали, и этот дом был в нашем распоряжении.
Я не осознавал своих дурных предчувствий. Я полагал, что это просто любопытство.
Комната, куда я вошел, снова поразила меня, хотя затрудняюсь сказать, чем. Может быть оттого, что шторы были наглухо закрыты в такой чудесный солнечный день. Или оттого, что еще и ставни снаружи тоже были закрыты, пропуская лишь узкие солнечные лучи. И то, и другое создавало в зале неожиданный холодок. В нашей местности сильной жары не бывает никогда. Близость океана создает прохладу, а вечерами даже летом необходимо одевать свитер. Но в этом доме было просто-таки холодно.
Она сидела в деревянном кресле-качалке и смотрела на меня. Она сделала жест, приглашающий меня подвинуться поближе. Ее рука была изысканно тонка. Отчего-то у меня было предчувствие, что она угрожает благополучию моих родителей, моему собственному, и больше всего — душевному благополучию Барта.
— Не нужно бояться меня, Джори, — теплым, ласковым голосом сказала она. — Мой дом всегда открыт для тебя так же, как и для Барта. Я всегда буду рада тебя видеть. Давай поболтаем с тобой. Хочешь кусок пирога и чашечку чая?
Обольстить — вот то слово, которое следовало бы добавить для расширения моего словаря, на чем всегда настаивал папа. Он часто говорил: «Мир принадлежит тем, кто умеет красиво и правильно говорить, а удача приходит к тем, кто хорошо пишет».