Бедная женщина едва говорила, голос с трудом выходил из ее стесненной груди; при последних словах ее волнение усилилось до того, что она была не в состоянии продолжать.
— Мужайся, — сказал ей майор, не менее взволнованный, но лучше владеющий собой.
Она собралась с силами и продолжала глухим прерывающимся голосом:
— По утонченной жестокости, все варварство которой было сначала для меня непонятно, эти язычники пощадили мою малютку -девочку. При виде пыток мужа и детей, при которых меня заставили присутствовать, у меня точно надорвалось сердце, я думала, что умру. Я страшно вскрикнула, упала навзничь и потеряла сознание. Не знаю, сколько времени я оставалась в этом положении. Когда я пришла в себя, то увидела, что нахожусь одна — индейцы, вероятно, считали меня мертвой и поэтому бросили. Я поднялась на ноги и бессознательно, как бы движимая силой свыше, пошла назад, шатаясь и падая на каждом шагу, к тому месту, где произошла кровавая трагедия. Мой путь длился целых три часа. Каким образом я очутилась в такой дали от лагеря, я
объяснить не могу. Наконец я добралась до него… Страшное зрелище представилось моему взору, и я упала без чувств на изуродованные, полусожженные трупы моих детей… Что еще я могу сказать тебе, брат? Отчаяние придало мне силы. Я вырыла могилу и, полоумная от горя, предала земле мужа и детей — все, что любила на этой земле. Исполнив этот священный долг, я решилась умереть там, где погибли дорогие мне существа. Но бывают мгновения в долгие ночные часы, когда во мраке мертвые говорят с живыми и приказывают им мстить за себя. Этот грозный голос я услышала во время одной страшной ночи, когда разъяренная стихия точно угрожала природе окончательным разрушением. С этой минуты я вооружилась мужеством и приняла решение жить для мести; с этой минуты я твердо и неотступно шла по избранной мною стезе. Я сделалась ужасом прерий, индейцы боятся меня как своего злого гения, они питают ко мне непреодолимый, суеверный страх, они даже назвали меня Лживой Степной Волчицей, потому что каждый раз, когда им угрожает катастрофа и страшная опасность нависает над их головами, появляюсь я. Вот уже семнадцать лет как я выжидаю минуту мести, никогда не уставая, никогда не унывая, в уверенности, что настанет день, когда я стану коленом на грудь врага и подвергну его тем же адским пыткам, на которые он осудил меня.
На лице этой женщины отразилась такая жестокость, когда она произносила эти слова, что майор, при всей своей храбрости, почувствовал невольный трепет.
— А врагов своих ты знаешь? — спросил он спустя минуту. — Их имена тебе известны?