На автомойку я опаздываю, и какой-то еврей на меня орет, но я не отвечаю, иду по длинному темному тоннелю на ту сторону, я там сушу машины с парнягой, которого зовут Дурдом, он себя считает «настоящим кретином», а сегодня все желают мытых машин, а я их все сушу, плевать, что жарко, не смотрю ни на кого, ни с кем не разговариваю, кроме Дурдома.
— Я теперь даже типа и не дергаюсь, — говорю я. — Сечешь? Не шарахаюсь, ничего.
— То есть тебе типа уже болт забить? — спрашивает Дурдом. — Так? Я понятно говорю?
— Ага, — отвечаю я. — Плевать — и все дела.
Я досушиваю машину, жду из тоннеля следующую и замечаю мелкого пацана — стоит рядом. В школьной форме, смотрит, как машины из тоннеля выезжают, и от паранойи меня постепенно всего начинает ломить. Выезжает машина, Дурдом отгоняет ее ко мне.
— Это мамы моей машина, — говорит пацан.
— Да? — говорю я. — И, блядь, что теперь?
Я начинаю сушить «вольво-универсал», а пацан все стоит.
— Я уже злюсь, — говорю я. — Мне не нравится, что ты на меня пялишься.
— Почему? — спрашивает он.
— Потому что мне хочется голову тебе размозжить или типа того. — Я щурюсь от смога.
— Почему? — спрашивает он.
— Я притворюсь, будто не заметил, что ты со мной разговариваешь, — говорю я, надеясь, что он уйдет.
— Почему?
— Потому что ты, уродец, задаешь мне глупый вопрос, типа это важно, — замечаю я.
— Ты думаешь, не важно? — спрашивает пацан.
— Ты со мной разговариваешь?
Он гордо кивает.
— Не знаю, мужик, на черта тебе нужно об этом спрашивать, — вздыхаю я. — Глупый вопрос.
— Что такое «на черта»? — спрашивает пацан.
— Глупый, глупый, глупый, — бормочу я.
— Почему глупый?
— Потому что ненужный, тормоз ты чертов.
— Ненужный — это что?
С меня хватит. Я делаю шаг к пацану.
— Вали отсюда, кретин малолетний.
Пацан смеется и идет к женщине, которая пьет «Тэб» и разглядывает сумочку от Гуччи, а я быстро сушу «вольво», Дурдом рассказывает, как ночью трахался с девкой, похожей на помесь летучей мыши и большого паука, и я наконец открываю женщине с «Тэбом» и пацану дверцу, и вдруг мне так жарко, что приходится вонючей рукой вытереть лицо, а пока женщина выруливает с автомойки, пацан все пялится на меня.
Питер около десяти сваливает, потому что у него дела, говорит, что вернется к полуночи. Я сажусь смотреть телик, но пацан скребется, и я психую, так что иду в комнату, где на матрасе валяется Мэри, свет выключен, темно, окна открыты, но все равно жарко, и я смотрю на Мэри и спрашиваю, не поделиться ли с ней косяком.
Она молчит, только ужасно медленно поворачивает голову.
Я уже ухожу, и тут она говорит: