– Ох, мамочка моя! Уморилась! Так и помереть недолго! Дайте чего-нибудь глотнуть! – воскликнула она. – Нет-нет, только не вина! Чего-нибудь похолоднее – воды или сока!
– Не желаете ли миндального молока? – спросил Филипп, протягивая ей стакан.
– Да! Как раз то, что надо! – отвечала она, одним глотком осушая его. – Благодарю! – сказала, впервые поглядев на Филиппа. – Спасибо, мой милый! Э-э, да ты просто красавец! Но позволь, я ведь тебя откуда-то знаю!
Филипп смотрел на нее в некоторой растерянности, ибо и лицо ее, и голос были ему смутно знакомы.
– Ну ясное дело! – продолжала она, пришепетывая на андалусийский манер. – Ты тот самый немец, которого однажды приветила моя тетушка. Дело было в Севилье! Помнишь? Я еще приносила вам поесть. Узнал Каталину де Миранда?..
– …самую прекрасную женщину в Новом Свете? – подхватил Карвахаль.
– Ты сильно подросла с тех пор. Стала настоящей женщиной, – чуть запинаясь от волнения, отвечал вспыхнувший Филипп.
– Много народу приложило к этому усилия – те самые, от которых ты отказался.
– О чем это вы? – спросил Карвахаль. – Разве вы знакомы?
– Да, еще девчонкой я знавала его в Севилье, – поспешила объяснить Каталина. – Этот германец сыграл злую шутку с моей тетушкой: она постриглась в монахини сразу после того, как спозналась с ним.
– В монахини? – переспросил Филипп, не заметив насмешки, сквозившей в этих словах, а про себя подумал: «О Пречистая Дева, ты сотворила чудо и вернула заблудшую овцу в стадо господне. Но отчего не позаботилась ты и об этой несчастной, почему не увела ее с греховной стези?»
Однако чем больше вглядывался он в лицо Каталины, тем больше смысла находил в словах Спиры: «Неисповедимы пути господни».
– Ты никогда еще не танцевала лучше! – воскликнул Карвахаль.
– Еще бы мне не постараться напоследок!
– Неужели ты решила воротиться в Испанию?
– Нет, ни за что! – язвительно расхохоталась она. – Просто мой покровитель не разрешит мне бывать тут. Отныне я буду жить в его загородном доме. Знаете, там еще такой роскошный сад…
– Но ведь ты говорила…– начал было Карвахаль, протягивая танцовщице жемчужное ожерелье.
– Говорила, говорила, ты прав, жизнь моя! Я обещала, что буду жить с тобой, ибо мне надоело выламываться перед пьяной матросней…
– Но теперь, когда я стал королевским судьей…
– Ах, да велики ль достатки у королевского судьи, – снова перебила его Каталина, – и можно ли сравнить их с доходами губернатора? Сам знаешь: рыба ищет, где глубже…
– Но я преподнес тебе ожерелье, которое стоит прорву денег!
– Пожалуйста! Забери его назад, раз ты такой сквалыга!