– Ну и молчи. Ишь ты раскудахтался… Зарезали, зарезали…
– Я, Лександр Петрович, правду молвлю.
– Правду… Правда ныне не в почете, старик. В моих творениях я тоже сущу правду излил, а всемилостивая государыня на дыбы, нет-нет, да ножкой и притопнет. Вот те и правда. А тебе ведомо, кто я? Я первый пиита в России, да меня весь свет знает, Париж обо мне пишет. Да если бы не я, и театра в России не было бы. Я не граф какой-нибудь, я Сумароков! А ты – зарезали. Деревня… Дай-ка тминной!..
Он выпил, пожевал вяленой рыбы и брезгливо сплюнул.
– А я, Данилыч, критику и на помещиков делаю, кои тиранство для крестьян своих приуготовляют, мануфактуры у себя заводят и прочие вымыслы.
Суконные заводы ныне в моде. Да разве для земледелия полезны они? Не токмо суконные дворянские заводы, но и лионские шелковые ткани приносят во Франции обогащения меньше, нежели земледелие. А Россия паче всего на земледелие уповати должна! И чтобы заводы не одному помещику доходны были, а и крестьянам. И были бы крестьяне работники, а не каторжники. Тогда они и резать помещиков не станут. Эх, да чепуха это. Разве дворянское дело заниматься фабрикой? С Мишки Ломоносова, царство ему небесное, узоры нечем брать: он был мужик, он, бывало, треску живьем жрал. Фабрикантом-то ему больше пристало быть, нежели поэтом…
Взбадривая себя табаком и тминной, Сумароков всю ночь просидел над Наказом.
Екатерина, просматривая докладную записку Сумарокова, гневалась.
Подчеркнув то место, где Сумароков особо сильно противоречил ее мыслям, Екатерина сбоку написала: «Господин Сумароков хороший поэт, но слишком скоро думает, чтобы быть хорошим законодавцем. Он связи хорошей в мыслях не имеет, чтобы критиковать цель». По поводу какого-то параграфа Сумароков написал: «Для краткости времени без всякого возражения мною оставлен».
Екатерина иронически добавила: «Потери в том нету».
Но и помимо Сумарокова Наказ был достаточно пощипан вельможными персонами «вельми разномыслящими».Дворяне-крепостники, будто сговорившись, в один голос трубили Екатерине:
– Государыня! Не совершайте столь рискованного шага. Крепостное право освящено церковью и богом. Связанный раб покорен, освобожденный страшен.
Он страшен и для помещиков, и для вас, государыня, и для спокойствия империи вашего величества. Ведь тогда вся русская земля содрогнется, устои восколеблются, храмина здания государственного рушится, и мы все погибнем… А ныне – все ко благополучию в империи вашей совершается, достаток крепостных крестьян год от году множится, помещики тщатся, елико возможно, рачительно опекать их. И, благодарение богу, крестьяне с похвальной любовию относятся к своим помещикам, почитая их за отцов…