Однако и остаток этого дня, и весь следующий — первый день новой недели — пришлось трусить мелкой рысцой. Руссель и Ги явно тянули время. До Соны можно добраться за восемь часов быстрой езды — а они угробили добрых тридцать; это было медленное продвижение по залитому дождями холмистому плато Домб, где дорога все время петляла между бесчисленными прудами, которыми пестрел, словно оспинами, этот край, и где лошади неуверенно пробирались по скользкой земле.
Поскольку сэр Джон и Ги де Лальер останавливались ночевать на единственных постоялых дворах деревень Шаламон и Ар и поскольку необходимо было постоянно следить, чтобы они не ускользнули под покровом темноты, Блезу с Пьером приходилось спать где придется и по очереди вести наблюдение.
На вторую ночь они поставили коней в конюшне крестьянского дома между деревней Ар и Соной, а сами устроились сторожить на опушке соседнего леса, наблюдая за дорогой к реке. К счастью, дождь, ливший двое суток, на закате кончился, но это было единственным утешением. Пока один спал прямо на земле, второй наблюдал. Они насквозь промокли, были голодны и совершенно измотаны отвратительными ночами, которые приходилось терпеть от самой Женевы. Одежда их заскорузла от грязи. Они мечтали о теплой воде и бритве.
— Ей-Богу, — заметил Пьер, — мы больше похожи на пару разбойников, чем на дворян-кавалеристов. В жизни не случалось, чтобы от меня так воняло. Благодарение Богу, что мы можем показать наши бумаги, а то первый же городской стражник упрятал бы нас в тюрьму.
Блез заставил себя улыбнуться:
— Темнота сгущается перед рассветом. Завтра настанет наш день. У меня такое чувство, что завтра мы сорвем банк.
Как будто услышав его слова, утром этого — третьего — дня природа улыбнулась. Небо было безоблачным, хотя в воздухе чувствовался осенний холодок. Наблюдатели увидели, как их добыча проследовала по дороге — теперь уже не прежним неторопливым шагом: Ги и Руссель ехали быстро, словно дело вдруг потребовало поспешности.
Спустя несколько минут Блез и Пьер уже неслись галопом за ними. Их кони, хорошо подкормившиеся в крестьянской конюшне и взбодренные долгим ночным отдыхом, нетерпеливо рвались вперед. Даже Кукареку заволновался. Свесив лапы через край сумки, он залился звонким лаем, за который и получил свою кличку. Длинные уши спаниеля задорно развевались на ветру.