— Подведите их поближе, — приказал Тибо своим глухим голосом, который гулко прозвучал под сводчатым потолком.
Однако, когда Блез и Мишле оказались прямо перед ним, он обратился только к побледневшему торговцу:
— Видишь, парень, — заговорил он, растягивая слова, — когда тебя притащили сюда, мы думали, что имеем дело с каким-то мелким бунтовщиком. А сеть-то, оказывается, захватила рыбку покрупнее. Как мы недавно узнали, ты — один из тех троих, что были назначены монсеньором де Бурбоном для убийства короля во время его недавней поездки из Мулена в Лион…
Тибо взглянул на какую-то бумагу.
— И тому есть надежные свидетельства. Тебе остается только признаться.
Если бы беднягу Мишле обвинили в заговоре против папы римского, то и это не ошеломило бы его сильнее.
— Но, сударь, — выдавил он из себя, — это невозможно… Тут какая-то ошибка. Я никогда и в глаза не видел монсеньора де Бурбона.
— Упорный лжец! — прервал его Тибо. — Ты признаешься в преступлении?
— Как могу я признаться в том, чего не может быть?
— А как тебе удобнее, так и признайся — у тебя есть язык и руки, ты можешь подписать свое имя или поставить свой знак.
— Но…
— Раздеть его догола и побрить, — распорядился палач. Мне он нужен голенький, как новорожденный.
Мэтр Тибо знал, как устрашающе влияет на пациента смешанное чувство стыда и беспомощности во время предварительной обработки, которую он велел произвести. В первый раз за все время его бледный глаз скользнул по Блезу.
— И смотри мне, Жак, чтобы этот второй изменник хорошенько разглядел все, что мы делаем. Это заставит его кое о чем поразмыслить, пока не настал его час.
Теперь цель этого зверства стала для Блеза прозрачна, как кристалл. Все это зрелище рассчитано на него. Никого не обеспокоит какой-то искалеченный темный крестьянин. И потому палач с такой наглостью подверг его незаконной пытке. Сама нелепость обвинения против Мишле должна показать Блезу, что из человека, как следует обработанного мэтром Тибо, можно вытянуть любое признание. Единственный способ избежать пытки — добровольно сознаться.
Блез понял, что в некотором смысле несет ответственность за муки этого бедолаги. Яростное возмущение лишило его страха за себя.
— Где твой стыд и совесть? — взорвался он. — Ну и свинья же ты, клянусь Богом! Где судьи? Где писец? Какие свидетельства зачитывались допрашиваемому? С каких это пор такому мяснику, как ты, дано право обвинять, судить и допрашивать? Ну погоди, когда я отсюда выйду…
— А ты не выйдешь, — протянул Тибо.
— Даже если так, я сообщу коменданту замка.
Тибо расхохотался: