И тем не менее – одиночество, в особенном климате которого, преимущественно, прорастают и развиваются в душе ростки как обостренного честолюбия, затаенных мечтаний, так и поэзии, служения людям, красоты.
«По вечерам в деревне, во время бесконечного виста, я тихонько прокрадывалась в сад и, лежа на траве, уносилась мыслями, глядя в темную безграничную высь, усыпанную тысячами звезд. Я была еще ребенком, но душа моя уже так много выстрадала, пережила. А время тянулось однообразно, не принося с собой никакого облегчения». Это томление души при медленно тянущемся времени, не приносящем никаких изменений и, следовательно, облегчения, как видим, подмечено самой Марией Клавдиевной еще в детские годы, но она не знала еще сама, какую неуемность энергии хранит в себе и несет в жизнь, какая жажда деятельности будет ее всегда преследовать. Да, конфликт томящейся души с тянущимся временем сохранится и на все последующие годы, но только Мария Клавдиевна научится сама распоряжаться временем, подчинять его течение своим желаниям, действиям и, если хотите, капризам и прихотям. Все же она женщина и ею пребудет, а судьба сделает ее очень богатой женщиной – условие, при котором как-то легче и сподручнее распоряжаться временем и быть хозяйкой положения, а не плыть по течению.
Впрочем, последнее замечание может быть спорно. Имея деньги и не имея необходимости предпринимать что-либо ради борьбы за существование, легче как раз плыть беззаботно по течению жизни. Ну что же, значит, отметим лишний раз, что первое значение имели тут личные качества человека. Ведь отметила же лучшая подруга всей жизни Марии Клавдиевны Екатерина Константиновна Святополк-Четзертинская (Киту) в некрологе, когда умерла княгиня Тенишева: «Могу сказать, что, проживши на этом свете много лет, я видела много богатств, употребленных на всякие прихоти, но лучшего употребления своего состояния, как княгиней Марией Клавдиевной, я не встречала».
Томление от бездействия эта вот именно неуемная натура испытывала недолго и только лишь в раннем детстве, а тут и жизнь сама пошла ломаться, причем очень рано. Прямо из гимназии (со школьной скамьи, как сказали бы мы теперь) ее выдали замуж. Конечно, выдали ее не силком, не как это бывало, скажем, в купеческих домах: сосватали и – конец. Зависело это и от нее самой, и, возможно, не последнюю роль сыграла здесь все та же неуемность, тот же напор натуры, еще не нашедшей (и очень не скоро найдет) нужного и верного русла.
Старая генеральша Серебрякова (на даче) однажды завела разговор.