Убедившись, что все поиски бесполезны, герцог Бакингем, по примеру всех избалованных детей на свете, дал выход своему яростному гневу: он клялся, что отомстит незнакомке, и отпускал по ее адресу отборнейшие бранные слова, среди которых изысканное слово «дрянь» повторялось чаще других.
Даже Джернингем, прекрасно изучивший нрав своего господина и почти всегда умевший успокаивать его в припадках гнева, счел за благо на сей раз не попадаться ему на глаза. Он уединился в отдаленной комнате со старой набожной экономкой и за бутылкой наливки объявил ей, что если его светлость не научится быть более сдержанным, то цепи, тьма, солома и Бедлам станут последним уделом столь одаренного и всеми любимого герцога Бакингема.
Жестокие, смертельные раздоры
Не вспыхивают попусту.
«Альбион»
Ссоры между мужем и женой вошли в пословицу, но да не подумают почтенные супруги, что связи, не освященные законом, избавлены от подобных неприятностей. Шалость герцога Бакингема и последовавший за нею побег Алисы Бриджнорт вызвали яростный раздор в доме Чиффинча, когда по возвращении в город он узнал эти поразительные новости.
— Говорю тебе, — кричал он своей услужливой подруге, которая, впрочем, весьма спокойно относилась к его словам, — что твоя проклятая беспечность погубила труд многих лет.
— Ты мне уже двадцатый раз это твердишь, — отвечала она, — а я и так знаю, что всякий пустяк может разрушить любой из твоих планов, как бы долго ты его ни обдумывал.
— Как, черт побери, тебе пришло в голову принять герцога, когда ты ждала короля? — с раздражением кричал Чиффинч.
Ах, боже мой, Чиффинч, спроси об этом швейцара, а не меня, — ответила почтенная дама. — Я в то время надевала чепец к приходу его величества.
— С изяществом сороки, — сказал Чиффинч, — а тем временем оставила кошку сторожить сливки!
— Ах, Чиффинч, твои поездки в деревню сделали тебя несносным грубияном! Взгляни, какие на тебе сапоги! А запачканные муслиновые манжеты придают твоим кулакам какой-то неотесанный, деревенский вид, иначе и не назовешь.
— Взять бы да этими сапогами и кулаками выбить из тебя всю дурь, — проворчал сквозь зубы Чиффинч, а затем продолжал вслух тоном человека, который готов прервать спор, но лишь добившись у противника признания своей правоты: — Ведь ты же сама понимаешь, Кэт, что псе наше благополучие зависит от того, сумеем ли мы доставить удовольствие его величеству.
— Предоставь это мне, — сказала она. — Я лучше тебя знаю, как угодить его величеству. Не думаешь ли ты, что король будет плакать, как мальчишка, у которого улетел воробей? Нет, у его величества не такой дурной вкус. Мне даже непонятно, Чиффинч, — продолжала она, переходя в наступление, — как это ты, считавшийся знатоком женских прелестей, поднял такой шум из-за этой деревенской девчонки! Да в ней нет даже пухлости домашней курочки! Она скорее похожа на костлявого жаворонка, которого и хватит-то всего на один глоток. Есть о чем заботиться: откуда пришла? куда ушла? Найдутся и получше ее, более стоящие внимания короля, даже если герцогиня Портсмутская и будет негодовать.