— Чего изволите, господин инспектор? — Половой вдруг оказался возле нас, склонился к Боброву локтю, будто низкий поклон отбивая.
— Углядел, значит, Щепетенко… — Похоже, инспектору он не слишком нравился.
— Так я же востроглазый, — рассмеялся половой. Нет, не был он старым уголовным знакомцем инспектора — искупившим вину вором или амнистированным по случаю Победы убивцем. Тут что-то другое. Попробуй пойми…
— Тогда скажи мне, востроглазый. — В голосе Боброва зазвенела стальная струна. Еще секунду назад он вроде бы даже и не думал беседовать с половым — все вмиг поменялось. — Скажи то, что со вчерашнего утреца придержал. Умолчание ведь тоже наказуемо. Неоказание помощи следствию и даже препятствие оному.
Зловещести инспектор умел напустить — ничего не скажешь. Но страх, охвативший было Щепетенко, вдруг слетел, и ни смысл слов бобровских, ни интонации его больше не пугали. Половой ощерился, словно злоба смертельная накатила, и прошипел, глазками посверкивая:
— Не было этого, господин начальник! Бог мне судия!
— Половой! Мороженого хотим! — кричали разноцветные девушки-хохотушки все громче, но он не слышал.
— Отвернулся от тебя бог, давным-давно отвернулся, — другим, презрительным тоном произнес инспектор. — А если еще и я отвернусь, вряд ли долго на этом свете протянешь. — Не шутил господин Бобров, ни капельки не шутил и даже не пугал — так оно и будет на самом деле. — Колись-колись, чубатый, пока твой же собственный чуб тебе в глотку не забили.
Щепетенко побледнел, вернее, посерел. Стал он усыхать, словно внутрь себя проваливаться. Лицо превращалось в череп, обтянутый сухой, мертвой кожей, — как у смертников из фильтрационного лагеря.
— Половой! — последний, тщетный призыв.
Девушки устали звать и сами пошли к буфету. Круглолицая буфетчица метала громы-молнии. Щепетенко только сейчас ее услышал, повернулся, двинул было на спасительный зов.
— Не спеши, любезный, задержись-ка. — Инспектор ухватил его за рукав белой косоворотки с тонким красным пояском и попытался притянуть к себе. Не вышло — Щепетенко будто прирос к каменным плитам пола.
Понял я, что жив Щепетенко только божьим недосмотром и инспектор оплошку эту в любой миг может поправить. И вдруг я почуял запах смерти: острый, совершенно отчетливый — ни с чем не перепутаешь. Решил, не дав себе труда подумать, будто запах смерти исходит именно от него, от полового. Как я ошибся…
— Хорошо, я скажу. — Густая тень легла на лицо полового, а ведь на небе — ни облачка, и косые лучи поднимающегося над дальним хребтом солнца насквозь простреливали павильон. Гримаса боли проскочила по лицу и сменилась гримасой испуга. — Но мне нужны гарантии.