Как ни странно, едва ли не единственным человеком, с которым она могла говорить откровенно и обо всем, встречая если и не всегда согласие, то во всяком случае понимание, был теперь для Надежды Аркадьевны один из ее читателей; и самую язвительную насмешку судьбы склонна она была видеть в том, что он оказался одним из тех самых перемещенных, которых она в свое время поклялась не пускать и на порог.
Впрочем, защищать библиотеку от «дипи» нужды не было — они и сами не приходили. А вот Михаил Сергеевич пришел. Это случилось в ее отсутствие, муж был дома; когда она вернулась, он не без ехидства поздравил ее с новым читателем: приходил один незнакомец, абонировался на год и взял «Бесов» и «Дневник писателя»…
— Кстати, этот господин — некто Полунин — из новых эмигрантов, — добавил он как бы между прочим.
Надежда Аркадьевна была поражена и напугана. Что понадобилось этому субъекту? А вдруг провокатор? Но делать было нечего, интеллигентская деликатность не позволила ей закрыть абонемент новому читателю, да и деньги, уплаченные им вперед, пришлись кстати — ведь кроме поступлений с абонемента у нее не было других средств для покупки новинок. А книги стоили все дороже и дороже — расплачиваться приходилось по курсу доллара, а в стране шла инфляция, стоимость песо неудержимо падала с каждым месяцем…
Так и остался полунинский формуляр в картотеке Надежды Аркадьевны. Первое время она относилась к своему новому читателю настороженно: шел пятидесятый год, холодная война была в разгаре, даже Аргентину с ее официально провозглашенной политикой «третьей силы» то и дело сотрясали судороги антикоммунистической истерии, — как знать, не подослан ли в «красную библиотеку» на Виамонте этот молчаливый и замкнутый незнакомец? Потом подозрения как-то рассеялись, ею начало овладевать любопытство. Однажды выяснилось, что Полунин знает французский. «Я некоторое время жил во Франции, — объяснил он по обыкновению сдержанно, — бежал там из плена, потом был немного в маки… » Надежда Аркадьевна почему-то поверила (хотя, в принципе, это могло быть полицейской «легендой»), и тут новый читатель стал в ее глазах личностью вовсе уж загадочной. С такой биографией — почему он здесь, почему не репатриировался, что заставило его приехать в эту кошмарную Америку?
Впрочем, ледок недоверия и замкнутости скоро растаял, Полунин стал засиживаться в библиотеке. Александр Александрович, если и оказывался дома, в этих беседах обычна участия не принимал — здоровался, равнодушно спрашивал, как идут дела, и скрывался в своем кабинете. Зато Надежда Аркадьевна не могла наговориться. Она расспрашивала Полунина жадно и обо всем, — как-никак это был для нее первый человек «оттуда», живой свидетель и участник того, о чем ей приходилось узнавать лишь из книг. В его рассказах не было предвзятости, и это делало их особенно ценными. Они часто спорили, иногда убеждая друг друга, иногда нет; в этих спорах если и не всегда рождалась истина, то, во всяком случае, приходило взаимопонимание. А по нынешним временам и это уже не мало.