— Что такое “капо”? — спросила Натали.
— Капо — это надсмотрщик с плеткой.
— И они помогали немцам?
— Написаны целые ученые трактаты про капо и про то, как они отождествляли себя со своими хозяевами-нацистами, — пояснил Сол. — Стэнли Элкинс и другие авторы исследовали этот эффект повиновения, характерный для концлагерей; они сравнивают его с покорностью и самоотождествлением черных рабов в Америке. Недавно, в сентябре, я участвовал в обсуждении так называемого стокгольмского синдрома; в этих случаях заложники не только отождествляют себя со своими тюремщиками, но и активно помогают им.
— А-а. Вроде этой, как ее, Патти Херст.
— Да. И вот это.., это господство, держащееся на силе воле, уже много лет не дает мне покоя. Я просто одержим этим. Но мы поговорим о нем после. Пока же я могу сказать одно: если это хоть как-то оправдывает меня, — за все время, проведенное в лагерях, я не сделался капо.
В ноябре сорок второго, когда работы по усовершенствованию лагеря были закончены, меня перевели из временного барака назад, в основной лагерь. Меня включили в бригаду, работающую во Рву. К тому времени печи уже построили, но немцы не рассчитали количество евреев, прибывающих по железной дороге, поэтому и фургоны-душегубки, и Ров все еще работали. Мои услуги зубного врача для мертвых больше были не нужны, и я засыпал могилы гашеной известью, дрожал в холоде ранней зимы и ждал. Я знал, что еще несколько дней — и я стану одним из тех, кого хоронил каждый день.
Потом, в ночь на четверг, девятнадцатого ноября тысяча девятьсот сорок второго года, произошло одно событие. — Сол замолчал. Через несколько секунд он встал и подошел к камину. Огонь почти прогорел. — Натали, у вас нет ничего выпить покрепче кофе? Немного хересу, скажем?
— Конечно. Бренди подойдет?
— Великолепно.
Она скоро вернулась с большим бокалом, почти до краев наполненным бренди. Сол за это время помешал угли, добавил дров, и огонь снова ожил.
— Спасибо, дорогая. — Он повертел бокал в пальцах и глубоко вдохнул аромат бренди, потом сделал глоток. Огонь трещал и шипел. — В четверг — я практически уверен, что все это случилось девятнадцатого ноября сорок второго года, — поздно ночью пятеро немцев вошли в наш барак. Они и раньше приходили. Каждый раз они уводили четверых, и тех потом никто уже никогда не видел. Заключенные из остальных семи бараков нашего лагеря рассказывали, что у них происходило то же самое. Мы не могли понять, зачем наци нужно было идти на такой способ ликвидации, когда ежедневно тысячи открыто отправлялись в Ров, но мы тогда многого не понимали. Люди шепотом говорили о медицинских экспериментах.