Ганс тогда предупредил Люса:
– Бойся Айсмана... Это человек страшный... Я его, во всяком случае, боюсь...
– Так уволь его, – посоветовал Люс. – Это в твоей власти.
Ганс отрицательно покачал головой.
– Нет, – ответил он, – это не в моей власти. Я даже не заметил, как стал подданным дела, а не хозяином его...
Фильм Люса в Федеративной Республике практически замолчали, об этом Бауэр позаботился. Премии, полученные картиной в Венеции, Сан-Франциско и Москве, были обращены против Люса: «Его хвалят иностранцы за то, что он топчет историю нации».
– А вот если он захочет и впредь продолжать драку, – сказал Бауэр Айсману, – тогда надо предпринять определенные шаги. Если он, несмотря ни на что, решит продолжать свои игры, мы его сомнем, но не как заблудшего, а как провокатора.
Об этом Ганс Дорнброк не знал. Он не знал, что, когда Люс работал над новой картиной, снималось практически два фильма. Один делал Люс, а второй – люди, приглашенные Айсманом; фиксировались все шаги режиссера; снимали самые, казалось бы, незначительные мелочи – даже такие, как организация массовок его ассистентами: заставляют они своих актеров подыгрывать в толпе, чтобы получился нужный Люсу эффект, или кропотливо отыскивают факты без предварительной их «организации».
Как истинный художник, Люс был одержим и доверчив. Это и должно было его погубить. Он об этом не знал, он ведь не работал в гестапо, где хранились материалы на ведущих кинематографистов и писателей рейха; об этом пришлось вспомнить Айсману, и ему доставило большое удовольствие это воспоминание...
– Милый мой, нежный, добрый... Люс, родной, я не могу... Ты обязан понять. Ты не должен был даже приезжать ко мне с этим. Ты понимаешь, что это может повлечь... Дети останутся без матери, я никогда не смогу им ничего доказать... не говорить же им, что я полюбила тебя, а их отца я разлюбила давно и что мы просто поддерживаем видимость дома... что все у нас пакостно и мерзко... Они так любят отца.
– Я бы не просил тебя об этом, Эжени, если бы не попал в капкан... Что-то случилось, понимаешь? Меня взяли в капкан...
– Мои родители тоже не смогут понять меня, они такие люди, Люс...
– Прости меня... ты права, я не должен был приходить к тебе с этой просьбой... Просто я оказался в тупике. Я растерялся.
– Ты не назвал меня?
– Я не назову тебя. Я сниму показание... Вернее, это не было показанием. Это был разговор...
– Если бы ты любил меня, ты бы не упомянул моего имени даже в разговоре.
– А если из-за того, что ты не хочешь дать показаний, я попаду в тюрьму?!
– Я провела с тобой ночь, Люс... Это невозможно, пойми... Я ведь не потаскуха с улицы... Я увлеклась тобой, но ты – это мое, и никто никогда не должен об этом узнать...