— Помер?
— Нет, — усмехнулся Ахти. — Живой был, только без чувств. Ну, мужики его водой облили, ноги-руки растерли — ожил. А как в себя пришел, поведал, что, как обычно, истопил баню под вечер, попарился, вышел в воду окунуться-охладиться. А ночь лунная была, ясная, светло — что днем. Выходит он, значит, на берег и видит: навстречу ему из воды руки поднялись, потом волосы длинные, лицо показалось. Русалка, одним словом! Он так и обмер — время-то вовсе не русалочье, осень уж зачиналась, вода остылая. А она вышла на берег — красивая, глаз не отвести, кожа при луне блестит, серебрится даже, как чешуя. Вышла — и к нему. А он, даром что колдун, нет бы заклятие сотворить — бежать бросился. Да тут и грянулся без чувств.
— Занятно, — перебил Мирко. — Знаешь, Ахти, я бы не прочь был на месте того колдуна очутиться.
— Занятно, — согласился парень. — Но через три Дня умер колдун, а ведь крепкий еще был, и пятидесяти годов не прожил. И — не знаешь разве? — русалки не просто так объявляются: утопилась, значит, дева в озере этом когда-то. А раз так, нечистое там место. Вот с тех пор и забросили баню.
«Да уж, — мелькнула у Мирко мысль, — ну и село: одна — в колодец, другая — в озеро». Вслух же спросил:
— А сам говорил, купались там. Это как же?
— Купался. Известное дело, с ребятами друг дружку подзадорили да и пошли, и ночью даже. Ничего, правду сказать, страшного не видали, но в одиночку туда никто не наведывался. А уж по осени об этом и вовсе речи нет.
Мирко знал, как жгуче холодна водица по осени, в листопаде-месяце, и по весне, когда сойдет лед, доводилось окунуться. Знал, как жутко бывает плыть безликой ночью в новолуние, когда не видно ни верха, ни низа, будто в непроглядной пустоте висишь. Но, видно, плохо чтил он дедовскую веру — не мерещились ему ни русалки, ни духи лесные, тем паче не являлись. То есть они были, конечно, — как иначе? — но будто где-то в другом воздухе, другой воде, другом лесу, недоступном глазу и чувству человека, и являлись в мир только по крайней надобности. Приключившееся с ним в последние два дня еще раз напомнило, что лешие да водяные есть, и нет в том ничего удивительного. Но ум Мирко все равно всему искал обыкновенное, людское истолкование, и ничего нельзя было с этим поделать. Или дядя его так воспитал?
— Только у нас случай иной, — продолжал разговорившийся Ахти. — Нельзя, думаю, два дня, не очистившись, ходить.
— Нельзя. А далече ли озеро?
— До заката часок останется, как дойдем. Потому работать быстро придется.
— В бане, поди, все паутиной заросло за столько лет?