— Стоянов сообщил, что Борщев, с которым болгарская сторона имела дело, сказал, что Юрий Анатольевич плохо себя чувствует и находится в гостинице.
— О господи! — накрашенные ресницы Людмилы Григорьевны беспокойно вздрогнули. — Что с ним случилось?
Теперь в ее голосе звучало неподдельное волнение.
— Я так устала ломать голову, а тут еще новая забота — Никита в клуб собирается!
— Это, скорее, моя забота, — имела я наглость заметить, — Людмила Григорьевна, не переживайте, с Никитой ничего не случится, уверяю вас!
— Собирается как вор на ярмарку, — она точно не расслышала моего увещевания, — не парень, а принцесса на горошине, — с раздражением комментировала она, — и это тогда, когда его отец…
Людмила Григорьевна всхлипнула и разрыдалась. Такого я, честно говоря, несмотря на горе и потрясение, от нее не ожидала. Людмила Григорьевна с ее высокомерием и какой-то сверхчеловеческой отстраненностью казалась неуязвимой для любых жизненных невзгод.
А тушь у нее, видать, водостойкая…
Представляю рекламный ролик: одетая в норку, увешанная бриллиантами женщина плачет над гробом «нового» русского мафиозного типа, убитого в перестрелке, а приятный, но требовательный голос другой женщины за кадром призывает в подобных случаях пользоваться водостойкой тушью от «Макс Фактор» или помадой «Каптиф» фирмы «Лореаль», которая ни за что — можно даже не волноваться — не оставит следов на бледном челе дорогого покойника.
— Простите, — слабым голосом сказала она, поборов очередной приступ слезливости, — нервы — ни к черту! Никита! — крикнула она. — Сколько можно?!
— Иду, — донеслось со второго этажа.
По всей видимости, он уже вышел из комнаты и приближался к лестнице.
— Ма, ну че ты кричишь? — с беззаботным пренебрежением в голосе спросил он.
На Никите была узкая фиолетовая, в оранжевых разводах рубашка и черные обтягивающие брюки. От колен шел едва заметный клеш.
На ногах — огромные ботинки на «тракторной» подошве.
— Привет, — он широко мне улыбнулся и, подойдя к Людмиле Григорьевне, с мальчишеской непосредственностью чмокнул ее в щеку.
— У тебя что, другой рубашки, что ли, нет? — она смерила его быстрым оценивающим взглядом. — Эта, я уже сто раз тебе говорила, тебе не идет.
— Ну че ты зарвалась? — Никита плюхнулся в кресло.
— Да потому что тебе наплевать на… — рвущийся наружу всхлип не дал ей договорить.
— Мам, — Никита поднялся с кресла и потряс ее за плечо, — хватит тебе, еще ведь толком ничего не известно. А Женька, она, даю тебе голову на отсечение, со всем этим разберется, мам, ну не плачь!
Людмила Григорьевна вытерла слезы и с надеждой посмотрела на меня.