– Я из утрехтской коллегии. Многие члены взяты по обвинению в государственной измене. И по-моему, отец Иоанн отец Гервард и брат Филипп, по-моему… вчера их казнили…
– По-вашему или казнили?
– Во всяком случае, их приговорили.
– А где вы болтались до сегодняшнего дня? Вы, взрослый сподвижник ордена? Юнцы вас опережают. – Он показал в нашу сторону. – Новиции из Утрехта доставили сообщение раньше вас.
Берендрехт выпучил на нас глаза.
– Ваша милость, то есть отец Антонио, – прошептал он, – да это же… никакие не новиции… Вор! Вор! – закричал Берендрехт. – Это вор и бродяжка!
– Что?!
– Никакие не новиции! – говорил Берендрехт. – Я знаю всех в Утрехте, всех! Это шпионы, шпионы принца!
Тут и Лис выскочил из своего угла и тоже давай кричать:
– Сам ты шпион! Он шпион, отец Антонио! Заманил меня и держал неделю, всё выпытал об Утрехте! Никакой он не териар, шпион принца Оранского, хватайте его! Вы же знаете меня, отец Антонио!
– И меня знаете! – закричал Берендрехт. – Помните, я привозил вам письмо от брата Герциано!
– Странно, – задумчиво сказал отец Антонио. – Обоих вас я действительно знаю… Кристофель! – крикнул он.
Вошёл Кристофель.
– Когда вернутся братья Эразмус и Ансельмо?
– На рассвете.
– Они-то должны знать своих людей? Пусть разберутся, кто говорит неправду и почему такая склока в рядах ордена. А покуда запереть этих в разных помещениях. Берендрехта в подвал, а у двери новициев положи зверя.
– Исполню, комиссар.
Отец Антонио потёр виски, а потом сказал:
– И горе тому, кто окажется ненастоящим иезуитом.
Значит, мы попали в лапы иезуитов. Кое-что об этих господах я слышал и раньше.
Слава у них не меньше, чем у святой инквизиции. Только костры инквизиторов я видел сам и даже знал одного доносчика. Он жил на соседней улице.
Иезуитов не видел никто. Во всяком случае, у нас в Лейдене. Что им надо и почему живут тайно, этого я толком не знал. Только все их боялись, и даже Сметсе говорил, что нет никого хуже. Потому что биться в открытую с ними нельзя, а от ножа из-за угла уберечься трудно.
А тут ещё Лис страху нагнал. Уж больно он трясся, когда я тянул его в это дело.
Правда, чудная штука: теперь трясся я, а Лис спокойно расхаживал из угла в угол. Да ещё говорит:
– Ты что, адмирал? Чего приуныл? Теперь уж нечего. Запрут нас в какой-нибудь подвал – и поминай как звали. Ха-ха! С голоду и помрем.
– Ты что, – говорю, – веселишься? – А у самого зубы стучат. – Мне помирать неохота.
– Ладно-ладно, – говорит Лис. – Помирать… Я и не знал, адмирал, что ты себе на уме.
– Как на уме? – говорю. – Ты про что?