— Джек просто шутил… — сказала Лиз и почувствовала, как слезы снова подступили к глазам. Одной мысли о том, что Джека нет, было достаточно, чтобы нарушить ее хрупкое душевное равновесие. И никакие доводы разума и здравого смысла на нее не действовали.
Лиз хотела, чтобы он был тут — и точка! В то, что он уже никогда не вернется, она не верила. Как же это может быть, если только вчера они с ним лежали в этой самой постели, если здесь они занимались любовью…
При воспоминании об их последней, полной нежности и страсти ночи слезы хлынули из ее глаз потоком. Как же все-таки страшно терять любимого человека! Как это страшно — никогда больше не видеть его, не касаться его тела, не чувствовать на коже его нежных прикосновений! Боже, зачем Джек ушел? Зачем оставил ее? Без него ее жизнь кончена, и Лиз была уверена, что никогда больше не сможет полюбить.
— Ты разбираешься в прецедентном праве лучше, чем все адвокаты, которых я знаю, — сказала Виктория, снова пытаясь отвлечь Лиз от ее горя. Она отлично понимала, о чем думает Лиз; ее мысли так ясно читались налицо и в глазах, что не имело никакого значения, говорила она что-то или молчала. — Просто манера Джека вести себя в суде была более эффектной. Мы оба больше работали на публику, и зачастую наше представление приносило успех. Но если разобраться как следует, ни Джек, ни я тебе и в подметки не годимся… — Виктория осеклась. Было очень трудно не упоминать о Джеке в каждом предложении. Ведь сейчас Виктория говорила об их жизни, общей жизни Джека и Лиз.
— Все равно Джек был отличным адвокатом, — упрямо сказала Лиз. — Только это его не спасло! Ведь буквально вчера утром я говорила ему, что Филипп Паркер может окончательно озлобиться, если мы загоним его в угол. Я была почти уверена в этом. Я только не знала, что этот подонок убьет и Аманду, и Джека тоже!..
Лиз снова залилась слезами, и Виктория села рядом на кровать и гладила ее по волосам до тех пор, пока приступ не прошел. Стоило, однако, затихнуть рыданиям, как в дверях спальни появилась Хелен.
— Как она? — Мать Лиз смотрела только на Викторию, словно ее дочь была без сознания или потеряла дар речи и не могла участвовать в разговоре. Впрочем, до некоторой степени так оно и было. Лиз, во всяком случае, казалось, что душа ее, отделившись от тела, наблюдает за происходящим в мире живых откуда-то с потолка.
— Я в порядке, мам. Все нормально, — тоскливо произнесла она. Ничего менее тривиального Лиз придумать не могла. Впрочем, вопрос, который задала ей мать, тоже не отличался оригинальностью. При других обстоятельствах Лиз предпочла бы, пожалуй, промолчать, но сейчас поступить так значило бы признать, что мать права, что ей не под силу справиться с ситуацией и что, следовательно, дом придется продать, а практику закрыть.