Вдруг Адмирал заметил в стороне домик с зазывающей вывеской.
— Это гостиница? — спросил он, указывая палкой.
Дик ответил утвердительно.
— Вы бывали там? — спросил Адмирал.
— Я проходил мимо нее сотни раз, и это все, — ответил Дик.
— А, — сказал ван Тромп, тряхнув головой, — вы не прежний товарищ, вы ведь должны изучать жизнь. Теперь я нашел гостиницу подле моего дома, и моей первой мыслью будет мысль о соседях. Я пойду вперед и познакомлюсь с ними. Не сопровождайте меня — я пробуду там всего минутку. — И он торопливо зашагал к гостинице, оставив Дика и Эстер на дороге.
— Дик, — воскликнула она, — я так счастлива, что могу перекинуться словом с тобой, я так счастлива! Я должна тебе сказать так много и хочу просить тебя об одолжении. Вообрази, он приехал без палитры и без мольберта, а я хочу, чтобы он имел все, что ему нужно. Я хочу, чтобы ты купил их для него в Таймбери. Ты видел, как его потянуло к кисти? Они не могут жить без этого, — добавила она, подразумевая ван Тромпа и Микеланджело.
В своем приподнятом настроении она не заметила ничего подозрительного в поведении Дика. Она была слишком счастлива, чтобы быть любопытной. Его молчание в присутствии этого большого и доброго существа, которого она называла своим отцом, казалось ей естественным и достойным похвалы, но теперь, когда они остались одни, она почувствовала отчужденность между ней и ее милым, и тревога закралась в ее душу.
— Дик, — воскликнула она, — ты меня не любишь!
— Я люблю тебя, — сердечно произнес он.
— Но ты несчастен, ты какой-то странный, ты не рад видеть моего отца, — заключила она надломленным голосом.
— Эстер, — сказал он, — я говорю, что люблю тебя. Если ты любишь меня, то поймешь, что это значит. Моя единственная мечта — видеть тебя счастливой. Ты думаешь, что я не радуюсь твоей радости? Эстер, я радуюсь, и если я неспокоен, и если я встревожен, и если… О, поверь, постарайся поверить мне! — воскликнул он с напряжением, стараясь отыскать соответствующее объяснение.
Но подозрения девушки были разбужены, и хотя она поспешила прекратить разговор (и вовремя, так как ее отец уже возвращался), но мысль об этом уже не покидала ее. Она тотчас же отметила эгоизм человека, который своими мрачными взглядами и страстной речью нарушил ее радость, а ведь женщины не прощают этого точно так же, как и пылкую речь, если они ее не разделяют. Другими словами, она заподозрила его в ревности к отцу и за это, — хотя она и искала оправдания для него — уже его ненавидела. Она чувствовала, что кошка пробежала между ними; она не могла, как случалось прежде, читать его мысли; она не могла больше думать о нем, как о солнце, излучающем счастье на ее жизнь, потому что однажды она потянулась к нему, но от него повеяло мраком и холодом. Короче говоря, хотя и незаметно, ее чувство начало угасать.