Буквально через секунду в кабинет заглянул, как-то слишком робко для конвоира, милиционер, вывел обладателя хитрого «ирокеза».
— Я советую вам, Мамонтов, подумать над своим положением, — ледяным тоном выдала Марьяна ему в качестве напутствия. — Все, что вы тут мне несли, — это бред и вранье, которое я даже не собираюсь заносить в протокол. Я очень советую вам сказать правду.
— А я лгуном сроду не был, — мрачно, чрезвычайно даже мрачно и нелюбезно парировал Мамонтов.
Мягко закрылась за ним и его конвоиром дверь.
— Катюша, ты молодчага! Хоть одно нормальное человеческое лицо в этом зоопарке! Садись, ты что стоишь? Садись, отдыхай. Сейчас проветрим после этого гоблина, воздух свежий впустим. — Марьяна скинула в мгновение ока туфли, легко и проворно вскарабкалась на стол, заваленный бумагами. Потянулась к фрамуге окна, причем наступила на исписанные протоколы.
— Осторожно, помнешь, — улыбнулась Катя.
Стоя на столе, Марьяна пнула ногой кипу протоколов, неподшитых экспертных заключений, копий отдельных поручений, характеристик.
— Вот, вот и вот! — Дернула за веревку — фрамуга с грохотом отвалилась вниз, впуская в кабинет прохладный майский ветерок. — Молодец, что приехала. И правильно, что без звонка. Позвонила бы вчера — я бы сказала: не надо, не приезжай.
— Вот так раз. Не хочешь меня видеть?
— С ума сошла? Конечно, хочу. Сто раз звонить тебе собиралась. Возьму трубку, даже номер до половины наберу и брошу.
— Почему? — Катя вглядывалась в лицо Марьяны. — Ну, почему?
— Потому. — Марьяна спрыгнула на пол. — Мамочки, колготки зацепила. Гадство какое, новые, сегодня только надела. Потому что знаю наперед все, что ты будешь мне говорить. Все, все, все знаю.
— А вот и не знаешь. — Катя уселась на стул. — Но это потом, позже. Мне тоже надо с духом собраться. А пока… Я ведь к тебе приехала по поводу случая в «Парусе». Что-то там совсем непонятное с этим потерпевшим Авдюковым.
— А что там непонятного? — Марьяна пожала плечами. — Сдох и сдох мужик. И черт с ним, и никто не заплачет. Одним самцом меньше, одним больше.
Катя внимательно посмотрела на подругу. В Марьяне, которую она знала так давно и так близко, что-то разительно изменилось. И дело было не во внешности, хотя Марьяна кардинально изменила прическу — зачем-то отрезала свои густые длинные волосы, которые, помнится, так любил распускать ее муж Максим, сделала в местном салоне красоты модную «креативную» стрижку, открыв шею, и уши. Перемены были в другом — в манере разговаривать, двигаться, реагировать на вопросы. Даже улыбка у нее стала какой-то иной — немного вымученной и чуть-чуть злой.