– Ну так что?
– Что, что? Не хочет, это самое, сын заниматься.
– Ну и что?
– А ты каждый день, это самое: увольнительная, увольнительная…
– Ну и что?
– Научи, это самое, хотя бы одной рукой… «Все выше, и выше, и выше!..» Это самое. Марш авиации. Я слышал, играл ты… И три поросенка.
– Хорошо. Давайте попробуем.
– Только не говори никому, это самое. Все обедать пойдут, а ты, это самое, задержись.
– Хорошо.
Начали с трех поросят. Попроще. Я показал Анатолию Андреевичу одним пальцем. Попросил выучить к завтрашнему дню. Назавтра, еще до прихода Двойникова, открыл крышку рояля и увидел помеченные чернильным карандашом клавиши. Какую первую нажимать, какую потом. Цифры, цифры, цифры… И если бы такелажники не унесли рояль с нашего этажа, неизвестно, каких высот достиг бы этот педагогический метод.
Из главного политического управления армии в команду время от времени приходил проверяющий. Элегантный морской офицер, кавторанг с кортиком. Как-то во время политзанятий он обратил внимание на мою прическу. Волосы, мол, длиннее положенного по уставу.
– Это парик, это самое, для спектакля, – нашелся Анатолий Андреевич. – Попробуйте, это самое, можно снять.
Он больно дернул меня за волосы.
– Не надо, не надо, отставить, – остановил его капитан.
Зам. начальника театра майор Суворов являлся иногда по утрам на поверку, расхаживая перед строем и разглагольствуя:
– Да, Стеблов, это вам не Театр Ленинского комсомола. Мы с вами церемониться не будем. И вообще… Я не говорю, что в команде нет внешней дисциплины. Я этого не говорю. Не говорю, что посторонние женщины ночуют в физиотерапевтическом кабинете, что выпивки случаются в несвободное время. Я этого не говорю. Но внутренней дисциплины нет. Вот опять недавно в «Иване Грозном» стражники не того схватили… А ведь мы с Анатолием Андреевичем церемониться, повторяю, с вами не будем. Представьте себе, что нет Анатолия Андреевича…
Стоявший «во фрунт» Двойников насторожился. Суворов запаузил, потом продолжал:
– Переводят Анатолия Андреевича комендантом Кремля. – Опять запаузил. – Или меня не будет… – Суворов тяжело вздохнул.
Наступало лето 1967 года. Театр уезжал на гастроли. Команду отправляли в военные лагеря, в Алабино. Меня оставили в Москве. Состоялся разговор в кабинете начальника театра полковника Антонова.
Он официально предложил перейти в труппу с первых чисел сентября, после дембеля. Я выдвинул два условия: оклад в 100 рублей и отказ от присвоения офицерского звания. И то и другое удивило Антонова.
– Наличие лейтенантских погон обяжет меня, находясь в запасе, время от времени призываться на сборы, отрываться от дела, – объяснял я.