!
— Не знаю, что там они делают, — возразил сириец. — Но ты громко, на весь дом, считай каждый вылитый в пифос кувшин! Ключница хитра и коварна, но не умеет считать даже до трех! Цифры представляются ей чем-то великим, вроде как детьми самих богов! И если она может обманывать тебя, то не посмеет обмануть их! Хвала богам, что отец научил меня счету, иначе бы я и недели не протянул здесь от голода! — крикнул он на прощанье, убегая вслед за ушедшими далеко вперед товарищами.
Как ни устал после бессонной ночи Эвбулид, но он бегом пустился к дому, отыскал сразу за ним ручей и, напевая, внес на кухню два полных кувшина.
— Один, два! — торжественно провозгласил он, выливая воду в пифос и с удовлетворением заметил испуг на лице вошедшей ключницы.
— Три, четыре! — прокричал он через несколько минут, убеждаясь в том, что воды в пифосе не убавилось.
— Пять, о Великий Зевс! Шесть, несравненная Афина!
— Семь, да будет вечно славно это истинно счастливое число! Восемь!!
Через два часа, как и обещал бывший водонос, пифос был полон. Эвбулид, убедившись, что больше в него не войдет ни капли воды, поставил кувшины на пол и поднял на ключницу измученные, но сияющие глаза:
— Ну, так что у нас сегодня на обед?
— На, миленький! — процедила сквозь зубы ключница, подавая Эвбулиду половину лепешки и горсть гнилого чеснока. И когда тот принялся за еду, мстительно усмехнулась: — А когда понесешь воду в поле, передай моему бывшему водоносу Сиру, что я очень соскучилась по нему и буду умолять управляющего о его скорейшем возвращении в дом. Уж я откормлю его здесь, миленького, уж откормлю на славу!
4. Эргастул
Так протянулось несколько недель, и наступил десий — месяц, когда весна переходит в лето.
Ключница, казалось, больше не замечала Эвбулида, срывая зло на привратниках, рабынях и поварах. За это время он сильно похудел, заметно спал с лица, на подбородке и щеках наметилась жесткая курчавая бородка.
Черпая в прудке воду, он с грустью отмечал, как меняется весь его облик еще недавно жизнерадостного, ухоженного цирюльниками и банщиками человека.
Он уже не смеялся, не радовался жизни. Зато научился беспрекословно выполнять приказания ключницы и старших поваров, кланяться управляющему, и благодаря этому его ни разу не привязывали к столбу, от которого с утра до вечера слышались вопли и стоны избиваемых плетьми рабов.
Все чувства Эвбулида притупились, взрыв ярости и негодования, из-за которого он в первый же день рабства едва не лишился жизни, сменился полным безразличием ко всему происходящему.
С раннего утра до захода солнца он носил кувшины, радуясь, когда они были пустыми, и стискивая зубы, когда оттягивали руки.