Старик-привратник и ставший опять водоносом Сир на все лады поносили сживавшую их со света ключницу, повара договаривались устроить маленький пир из утаенных продуктов. Полевые рабы проклинали жару, тяжелую работу, озверевших надсмотрщиков.
Эвбулид удивлялся, что за эргастулом по-прежнему бурлит жизнь с ее тревогами и обидами. Потом случилось непонятное — целыми днями ему мерещились знакомые голоса: Гедиты, Диокла, Клейсы, Армена, даже тех людей, которых он видел считанные часы, — триерарха «Афродиты», Дорофея с дочерью, Аспиона…
Они окликали его из-за стены, звали с крыши, из-под пола, со всех углов, жалели, угрожали, предупреждали, советовали…
Из последних сил он метался по сторонам, рвал ногтями дверь, царапал стены, в изнеможении падал на пол, затихал, а голоса не умолкали, грозя ему безумием.
— Эвбулид! Эвбулид! — стонала невидимая Гедита. — Диокл сбежал! …Квинт требует возврата долга и мельницы. Клейса заболела… Что мне делать?!
— Гони мои двенадцать мин и мельницу! — хохотал Квинт. — С процентами, да поживее! Не хватало мне только судиться со своими старыми друзьями!
— Но Квинт… — шептал Эвбулид. — Я отдам!
— Когда?! Я проиграл уже все сокровища Коринфа, и мне не хватает как раз этих денег, чтобы отыграться у консула Муммия! Гони немедленно, или я продам в рабство твою старшую дочь!
— Квинт, ты не посмеешь! Долговое рабство в Афинах давно отменено!
— Плевать я хотел на твои Афины и их законы! Выбирай — или долг, или Фила!
— Ты шутишь, Квинт!..
— Разве ты когда-нибудь видел, чтобы я шутил?..
— В волны, Эвбулид, скорее в волны! — советовал из-за двери Дорофей. — Смотри, как это делаем мы с дочкой, — совсем не страшно… И — свобода!
— Отец, не забудь, когда вернешься, рассказать про триумф в Риме! — просил Диокл.
— Рабство есть результат не справедливости, а насилия! — доказывал Фемистокл.
Эвбулид затыкал уши, кричал, чтобы заглушить эти голоса, но они пробивались сквозь его слабые пальцы:
— Господин, ты свободен…
— Но ты убил моего человека, земляка моих людей. Значит, с тебя уже полтора таланта!
— А мой братик тоже будет из глины, как наш Гермес, что живет за дверью?
— Все, кто живы, ко мне!!
Через три дня голоса оставили Эвбулида. Никто больше не звал его, никого не было слышно за стенами эргастула. То ли забывшая о нем, то ли решившая, что наказанный раб умер от голода, ключница перестала носить воду.
Боясь расплескать ту дурно пахнущую жидкость, что оставалась на дне миски, Эвбулид время от времени подползал к ней и, низко наклонившись, по-собачьи лакал ее.
Вскоре одиночество стало тяготить его и мучать не меньше, чем раньше навязчивые голоса. Плача, Эвбулид то звал Гедиту с Диоклом, то Армена и даже Аспиона, то колотил вялыми кулаками в дверь, окликая Сира, привратника, ключницу.