Голодные волки совершенно перестали бояться сторожевых костров, и теперь в сумерки их протяжный вой слышался вблизи загонов. Они уже даже нападали на загоны, разбросанные в горах вдоль овечьих троп, и, если овца вдруг отбивалась от стада, никто не шел ее искать — после наступления темноты люди не решались отдаляться от костров.
Как-то раз, когда сезон ягнения подходил к концу, Дрэм вернулся из леса с охапкой веток для корма скота. Сбросив ветки перед лазом в загон, он стал, как всегда, искать глазами Долая. Старик, измученный непосильной работой и тяготами суровой зимы, непривычной даже для пастухов, был болен. Он сильно застудился, выхаживая овцу после ягнения, но стойко переносил болезнь на ногах.
Дрэм теперь никогда не был спокоен за старика: на все предложения спуститься в деревню или же полежать у очага в пастушьей хижине Долай раздраженно отвечал, что дел у него невпроворот. И сейчас, не увидев его, Дрэм забеспокоился.
— Где Долай? — спросил он у Ханно.
— Овца вырвалась и убежала — Ханно головой показал в сторону Большой Меловой, высившейся у входа в долину. — Хорошая овца — жалко потерять. Вот-вот ягниться должна. Долай пошел искать к летним загонам Сказал, она скорее всего отправилась именно туда.
Дрэм нахмурился. Натянув плащ повыше на плечи, он снова спросил:
— А кто с ним пошел: Флэн или Эрп?
Ханно покачал лохматой головой:
— Никто. У Флэна женщина его должна родить. Ни от кого не секрет, как он по ней с ума сходит. Кто-то пришел и сказал, что она его зовет, и он сразу же побежал. Дрэм был в лесу, а Золотоволосые еще не пришли караулить волков. Нас только трое тут и было, когда обнаружилось, что овца убежала.
— Из вас троих, кроме Долая, пойти было некому? А почему не ты или Эрп? Вы помоложе, а он к тому же болен.
Он сразу же напустился на Эрпа, который в это время вошел, пригнув голову у входа.
— Почему отпустили его одного?!
За его спиной Ханно проворчал что-то насчет того, что от стариков меньше пользы деревне, чем от молодых, а Эрп вскинул темные брови:
— Мы не виноваты. Долай сказал, что он старый и мудрый, поэтому больше нашего знает про повадки овец, он велел нам сторожить загон. И оставил Эйсала, а с собой взял Кью. Что может с ним случиться, с Долаем-то, на овечьих тропах? Если ты голоден, там в хижине есть ягнячья похлебка.
Голоден! Кто в эти дни не был голоден?! Дрэм колебался и в нерешительности оглядывался кругом. Надвигались сумерки, в угасающем свете низкое небо да покрытые снегом холмы приобрели уже желтоватый оттенок. В загоне, на грязном снегу, прижимаясь друг к другу, лежали или стояли овцы и ягнята, вернее то, что осталось от стада. На концах их длинной шерсти под брюхом свисали сосульки и звенели при малейшем движении. Загон был полон звуков — позвякивание сосулек перекликалось с жалобным блеянием овец, когда сосульки раздирали им кожу. Колючий северо-восточный ветер налетал порывами со склонов холмов, взъерошивая голубоватыми зигзагами шерсть у овец и грубую шкуру пастушьих собак. Дрэм, потянув носом, безошибочно уловил в воздухе признаки, пока еще слабые, надвигающегося бурана. Пожав плечами, он направился к пастушьей хижине, чад сразу же начал есть ему глаза, а теплый воздух, казалось, смешивался с ледяными порывами ветра, подобно тому, как смешиваются масло и вода, но при этом масло остается маслом, а вода водой. У дымного очага сидела, съежившись, одна из маленьких темнолицых женщин. Она посмотрела на Дрэма, когда тот, пригнувшись, вошел в хижину, за ним следом — Ханно. Жестом она указала им на котелок, который только что сняла с огня. Дрэм достал лепешку из корзины в углу и сел у очага, чтобы согреть наваристой ягнячьей похлебкой замерзший пустой желудок.