— Значит, он наверняка постарался, чтобы ты обо всем мне рассказала.
— Неправда! — Эвелин, рассердившись, топнула ногой.
— Почему ты так горячишься, моя дорогая?
— Потому что ты так несправедлива, так мелочно подозрительна! И ты слишком торопишься делать выводы. Лорд Понсфорт опасался, что ты заподозришь корыстные мотивы в его предложении, и потому, уезжая, он просил меня позабыть все, что мне сказал, и не упоминать его слов в разговорах с кем бы то ни было!
— При этом он наперед знал, что ты проговоришься, — сказала Дамарис. — Прошу тебя, Эвелин, не сердись на меня, ведь я же не тебя презираю, дитя мое.
— Мы с тобой ровесницы! — парировала Эвелин с некоторой непоследовательностью, свойственной ей, дочери леди Кинастон.
— Но тебе в отличие от меня не пришлось познать кое-что на своем горьком опыте, — возразила Дамарис с тенью улыбки на лице. — Иначе лорду Понсфорту не удалось бы так легко сделать тебя своим орудием.
— Я — орудие лорда Понсфорта? — Эвелин задохнулась от негодования, расценив слова кузины как оскорбление: ей отказывали в уме и проницательности.
— Эвелин, дорогая, пойми: если бы лорд Понсфорт не преследовал корыстных целей, передавая через тебя свое сообщение, он бы не стал тревожить тебя разговорами об опасности, угрожающей твоему отцу. Он пытался предложить сэру Джону сделку, но она не состоялась, и он передал свое сообщение через тебя мне.
— Никакого сообщения он не передавал, — стояла на своем Эвелин. — Твоя подозрительность отвратительна! Он просил меня не упоминать о том, что он мне рассказал, из боязни, что ты неверно истолкуешь его слова и цели.
— Тем самым он продемонстрировал свою проницательность.
— Вижу, все мои старания напрасны, ты ничего не поняла. — И Эвелин с пылающими щеками вышла из комнаты кузины.
Подумать только, лорд Понсфорт сделал ее своим орудием, будто у нее своего ума не хватает! Чудовищно! Эвелин, дрожа от гнева, укрылась в своей комнате. Но если бы она знала, что творится в душе у бедной Дамарис, она бы смягчилась.
Дамарис, еще не оправившейся от тяжести утраты, постигло новое горе: над ее дорогим дядей, единственным ее другом, нависла страшная опасность. Ее больно ранила, терзала мысль, что она может спасти сэра Джона, лишь принеся себя в жертву.
Девушка поднялась и некоторое время, стоя у окна, стискивала руками голову, словно пыталась оживить оцепеневший мозг. Не все ли равно теперь, что уготавливает ей судьба? Она спасет сэра Джона любой ценой — даже ценой своего брака с Понсфортом. Пожалуй, на это стоит потратить отныне бесполезную, лишенную смысла жизнь.